Обитель лилий
Шрифт:
Герберт смотрит на пальцы Морены, так похожие на его собственные, и хорошо помнит, как слезы капали на них, когда он оставался один. А потом наступила долгожданная пустота.
– Со всеми, кроме тебя. Ты для меня тайна, – он обхватывает ее ладонь своей. Морена заливисто смеется, лепеча, что эти красноречивые выражения он может припасти для медсестер. Есть вероятность, что те сжалятся над несчастным и прокапают ему раствор для поднятия суицидального настроения.
Герберт улыбается, трепля ее по волосам. Коротко, едва касаясь, целует во взлохмаченный затылок.
–
Девушка, не поднимая на санитара взгляда, показательно стучит сигаретой о золотой портсигар и распахивает его, убирая ее внутрь. Она опирается щекой на кулак и смотрит на дотошного работника своим зеленым, пронзительным, как бритва, взглядом, вынуждая его неловко оторваться от лицезрения ее декольте и поспешить вглубь фойе.
– И курить-то нельзя, и пить запрещено: бутылку хорошего португальского портвейна для тебя отобрали еще на въезде. Благо женщины есть, а то я начала бы за тебя волноваться.
Он слышит других людей на задворках сознания, в котором внимание сосредоточено только на томном голосе женщины, что намеренно делает его ниже в присутствии посторонних. Избавится ли он от этого, вырвется ли из порочного круга – впервые он положительно отвечает на оба вопроса, не колеблясь и не ища оправданий.
Люсьен Кауц. Когда она появлялась в помещении, воздух незримо менялся – Герберту всегда сдавливало горло от желания. Даже в беспамятстве он помнил, каково это – прижиматься к ее губам в остервенелом поцелуе, слышал, забыв собственный голос, ее сбивчивое дыхание, прерываемое стонами, знал ощущения от прикосновений к ее талии, не желая телесно контактировать с людьми.
– А ты похорошел.
Он переводит взгляд с окна на ее красивое, светящееся от пудры лицо.
– Ты тоже ничего.
Девушка раскатисто смеется, но его сердце уже не бьется быстрее от этого звука, когда-то сводившего его с ума. Ему не хочется стянуть блузку с откровенным вырезом, похоронив невысказанное под привычной похотью, или грубо сжать ее предплечье в желании выпытать, где она пропадала прошлой ночью. Она больше не кажется ему недостижимой и далекой, как и он более не хочет соответствовать ее ожиданиям.
Они смотрят друг на друга, будто с их последней встречи прошел один день, а не долгий и мучительный для него год. Герберт знает, что Люсьен пыталась получить разрешение и приехать раньше, постоянно осведомлялась у матери о его самочувствии. Но если сначала он был не в состоянии встать с больничной койки, постоянно спал под капельницами и не имел возможности увидеть даже семью, то после – сам просил Хирцмана отказать Люсьен в посещении. При всех недостатках у Витольда было удивительное качество – он разбирался в сердечных делах и в этом случае не задавал лишних вопросов.
– Как дела? Что нового?
– Прохлаждаюсь. Не стану спрашивать, как твои. Уверен, что еще лучше моих.
Девушка покачивает головой, глухо, будто выкурила перед приходом несколько сигарет подряд, смеясь.
– Почему ты не рассказал матери, что мы расстались? Я, конечно, не против, что она приглашает меня на обед, но это какой-то моветон с моей стороны, не находишь? – Люсьен придвигается ближе, с нескрываемым интересом рассматривая мужчину, которому еще год назад признавалась в любви. Вот что, думает Герберт, действительно
– Не хотел ее расстраивать, у нее и без того достаточно поводов для волнений, – устало, будто разжевывая очевидное, объясняет он и потирает переносицу. – Что ты забыла здесь, Люсьен?
– Захотела тебя увидеть. Разве мы перестали быть друзьями?
Помимо ее объятий и сбивчивых криков Герберт хорошо помнит зимнюю ночь, когда впервые пересекся с ней взглядом. Они познакомились в общей компании – он нравился девушке, которую привела чья-то жена, представив подругой, она была с приятелем, что не упускал возможности показать, какая женщина проявила к нему благосклонность. На улице, куда она вышла следом за ним, он прикурил ей сигарету, и они разговорились о литературе. Сам Бог свидетель, что Герберт Барбье никогда не встречал собеседника, с которым у него настолько совпадали бы вкусы, и Люсьен Кауц, работающая в издательстве, старше его на четыре года, очаровала его с первого же обсуждения Пруста. Сам дьявол свидетель, что их предпочтения соотносились не только в книгах – через еще одну встречу в общей компании и две – в дружеских обедах тет-а-тет, которые они намеренно не называли свиданиями, – она оказалась в его постели и не покидала ее на протяжении двух лет. Но судьба злополучна: однажды ушедший от другого к тебе обязательно уйдет от тебя к другому. Теперь Герберт знает эту истину.
– Неужели ты до сих пор злишься из-за того недоразумения? – вымученно вздыхает Люсьен и машет рукой, как бы отгоняя от себя то, что не приносит ей радости и веселья.
Она была друзьями со всеми, с кем позже делила постель, и недоразумением был ее новый возлюбленный, к которому она ушла, решив не ставить Герберта в известность. Молодой режиссер, на дебютные фильмы которого они ходили вдвоем и которые в унисон называли чушью, снятой для умалишенных. Черт, нужно быть осторожнее с высказываниями. Они имеют свойство сбываться.
– Это все, что ты хотела? – покачивает головой Герберт, чувствуя навалившуюся на него, как тяжелый груз, усталость. И как он два года жил с этим, страдая еще и от ненавистной ему работы и липкой жалости к себе? Немудрено, что загремишь в психлечебницу, а не в санаторий с кокетливыми медсестрами в ажурных чулках.
Интересно, чем сейчас занимается Морена? Возможно, разговаривает с лечащим врачом или гуляет по саду в попытке найти его, Герберта, своего единственного, как она задорно восклицает, друга. Хуже – если страдает под нелюбимыми ею капельницами. Нужно будет пожалеть ее и сказать, что это мелочи жизни, которые они совместно преодолеют. В страдании важно знать, что ты не один.
Он улыбается своим мыслям. Люсьен непонимающе хмурит брови, впервые не зная того Герберта Барбье, что сидит перед ней. Она чувствует себя одной из невзрачных девиц, что он в недалеком прошлом безжалостно бросал, раз за разом возвращаясь в ее объятия, когда ей того хотелось.
– Да, в жизни случаются ошибки. Признаю. Но моя душа – это ты. Я буду донимать тебя, пока ты меня не простишь, – девушка тянется к рукам Герберта, сцепленным в замок на столе. Замирает, сталкиваясь с его пустым взглядом и видя в нем что-то, чего никогда не встречала. Или старалась не замечать.