Обитель лилий
Шрифт:
Роковая обольстительница Люсьен была права: он не испытывал нужды в чем-либо, как не ценил того, что имел, и оттого лишился самого ценного, чем обладает человек, – самоуважения. Герберт плелся за ней, не понимая, почему плетется, как посаженный на цепь пес глядел в сторону свободы, но боялся ее, потому что боль от стиснувшей горло цепи была уже изучена и привычна. Если закрыть глаза и подумать о чем-то другом, эту боль и вовсе можно на некоторое время заглушить. Люсьен мучила его, исчезала,
«Мы никогда не поженимся, Герберт. Ты, знаешь ли, не тот человек, которого я хотела бы видеть рядом с собой в будущем».
– Ну что ты, Герберт, – ласково шепчет Люсьен и переплетает его пальцы со своими. – Прошлое на то и прошлое. Начнем все заново.
Его голос непривычно низок и глух, когда он бросает ей брезгливое: «Убирайся». Она впивается в его ладонь ногтями, длинными и овальными, как звериные когти, – то, с какой силой молодой мужчина, перегнувшись через стол, одной рукой сдавливает ее горло, вынуждает девушку испуганно захрипеть.
– Я потребую запретить тебе посещение, – еще тише говорит Герберт.
– Тогда я буду, как собака, сторожить тебя у ворот. Выздоровеешь же ты однажды, – шипит Люсьен и остервенело, как безумный в припадке, улыбается. Она единственная верит и открыто, не сомневаясь, говорит, что он покинет эти злополучные стены.
Герберт смотрит в ее побледневшее лицо и не чувствует к ней ничего, кроме сожаления. Она такой же потерянный и ничего не смыслящий человек, как и все остальные, как и он сам; учащийся, подобно новорожденному щенку, жить. Он поднимает руки, когда подбежавший санитар намеревается скрутить их у него за спиной.
– Все в порядке, нервишки сдают, что тут такого? У вас что, не сдают? Сходите-ка, в таком случае, к психиатру, тут их целый калейдоскоп на любой вкус, может, собственному персоналу и скидку предоставляют? – толкает санитара Люсьен, верещит, угрожая позвать главврача. Она намертво вцепляется в воротник Герберта, и кажется, что если его решат тащить насильно, им придется тащить его вместе с ней.
– Я поправил бант на ее блузке, еще чуть-чуть, и грудь бы вывалилась, – он пожимает плечами, не обращая внимания на тянущих его в разные стороны сотрудника пансионата и бывшую возлюбленную. Трещит хлипкий больничный свитер.
Санитар замирает, когда Люсьен размашисто бьет кулаком по столу и угрожает пожаловаться в вышестоящие инстанции, если ее встреча
– Не припоминаю у тебя склонности к грубости, но в целом не против, если ты будешь предупреждать заранее.
Люсьен опускается обратно за стол и поднимает на Герберта, небрежного и равнодушного, влюбленный взгляд. О каком удушье идет речь? Вообще-то он с ней откровенно флиртует, с упоением думает она. Глупый мужлан-санитар прервал их. Они могли бы заняться любовью в ближайшем туалете, если бы не вмешался этот неотесанный блюститель порядка.
– Я тебе кое-что принесла. Новинки. Что скажешь?
Люсьен достает из сумки стопку книг, выпущенных ею как редактором. Он молча смотрит на цветистые обложки, припоминая, что раньше она часто советовалась с ним: его чутье в том, какое произведение ждет успех, а какое – с треском провалится в продажах, не раз помогало ей в переговорах. Рукописи пылились на подоконниках, и они сидели прямо на них, напиваясь и доедая лапшу из китайского квартала. Смотрели на фейерверки. Занимались там же любовью, запутавшись в одной простыне.
– Мне ничего не нужно.
– Да ладно тебе, занимаешься чем-то более важным? Что может быть интереснее хорошей книги? Разве что…
– Люсьен.
– Да-да, извини.
– Прошу прощения, – немолодая санитарка с пустым, как у рыбы, взглядом подходит к столу и движением руки обводит книги. – Мы проверяем все, что передается пациентам. Разрешите?
– Но там могут быть мои откровенные фотоснимки для возлюбленного. Как возвращать его к жизни, если не так? – девушка с загадочной улыбкой касается декольте, но санитарка только натянуто улыбается, отчего ее пожелтевшее лицо растягивается, как маска, в вежливом оскале. – Я шучу. Берите. Но я прослежу, чтобы вы их ему вернули, уж извините.
Люсьен смиренно передает книги женщине, до последнего не отводя от нее взгляда. Герберт знает, что это их наиболее схожая черта – они оба смотрят людям прямо в лицо, мучительно и долго, чтобы заставить собеседника нервничать или уступить. Его научил этому уголовный процесс, ее – горький опыт жизни и хитросплетение человеческих отношений.
Конец ознакомительного фрагмента.