Обитель теней
Шрифт:
Этого хватило. Рабочий с резцом поднял голову. Он щурился, но все равно Чосер оставался для него просто тенью в окне. Он открыл рот, словно хотел сказать или прокричать что-то — зубов в черной дыре рта было меньше, чем пальцев у него на здоровой руке. Он опустил резец и помотал головой, как будто уверяя, что ничего дурного и не думал. Второй тоже поднял голову, прежде чем уронить руку с мастерком. И двое зрителей уставились в сторону Чосера.
Он чувствовал, что должен сделать что-то еще, но не знал, что сказать. Так или иначе, ссора между рабочими в Бермондси — не его дело. Он сам
— Добрый вам день, — проговорил он, отступая от окна.
Но далеко он не отошел. Джеффри слышал биение своего сердца. Дыхание стало прерывистым, словно он сам только что собирался драться. Он прислушался. Голосов не слышно. Такое молчание бывает после ссоры. Вскоре возобновился шум работ: стук молота, скрежет резца.
Он вновь уселся за стол и взялся за перо. За работу! Джеффри Чосеру полагалось письменно изложить отчет о последних переговорах с Генуей относительно учреждения торговой конторы для генуэзцев на южном побережье Англии. Успех подобных торговых миссий измерялся количеством исписанной бумаги. А по правде сказать, отчет был всего лишь предлогом. На самом же деле Чосер надеялся снова вернуться к стихам.
Но сцена за окном выбила его из колеи, и если прежде ему лень было сосредоточиться, то теперь мешали мысли о четверке у ворот. Он надеялся, что монахи скоро закончат свое богоугодное дело в большой церкви, и во дворе появятся несколько фигур под черными капюшонами. Одно их присутствие остановит дальнейшие раздоры. Если, конечно, они заметят, что тут делается. Бермондсийские монахи славились своей ученостью — не то, что другие ордена, радующиеся соленому поту и мозолистым рукам. Эти оставляли труд мирянам, вроде тех задир под окном. Только им даровалась привилегия пачкать руки в грязи.
Джеффри пришло в голову еще одно: не странно ли, что сухорукого рабочего наняли каменщиком, чтобы восстановить монастырскую стену? Пусть даже он может работать мастерком и даже ворочать камни, но как он управится с молотком и резцом? Разве что в драке использует. Быть может, монахи оставили его на работе из милости? Только вот совсем не похоже, чтобы этот сухорукий нуждался в милости. Передернув плечами, Джеффри снова взял перо и вытянул из пачки лист бумаги. «За дело. Ты пишешь стихи, — сказал он себе, — ты творец. Ну, так твори что-нибудь!» Ведь именно как поэта его принимали в этом монастыре. Аббат Дантон так и сказал вчера:
— А, мастер Чосер, придворный поэт!
Придворный поэт? Чосер никогда не считал себя таковым или, точнее, никогда не слышал о себе таких отзывов. Правда, он написал поэму в память первой жены Джона Гонта и временами читал свои стихи перед знатными особами во дворце Савой или в Виндзоре. Кажется, леди и джентльмены одобряли его труд. Во всяком случае награждали вежливыми аплодисментами. Да и приглашение провести несколько дней в монастыре обеспечено связью Дантона со двором. Но «придворный поэт» звучит как официальный титул! Тем не менее Чосер был польщен.
Ричард Дантон лично провел Джеффри по монастырю. Заложен он был в давние времена, пояснил аббат, вскоре
Джеффри удивила хорошая осведомленность Дантона о делах за пределами обители. Ему были известны последние новости о здоровье короля Эдуарда (ухудшается), а также и принца Уэльского (тоже ухудшается). О передвижениях придворных он знал больше, чем Чосер. Когда Джеффри тактично отметил это обстоятельство, Дантон ответил:
— Не думай, мастер Чосер, что раз мы проводим время в размышлении о вышнем мире, то не в курсе дел мира сего. Настоятель такого большого монастыря должен знать, о чем думает король — и как его здоровье. Не так много лет прошло с тех пор, как нас передавали под опеку за долги и другие неурядицы.
Когда они свернули за поворот галереи, на Джеффри едва не налетел человек в капюшоне, который нес книги и теперь уронил их. Другой брат, следовавший за первым, принялся собирать упавшие тома. После обмена извинениями, Ричард Дантон заметил:
— Это добрая встреча.
Он представил братьев. Первый, тот, что нес книги, был брат Питер, сочетавший обязанности ризничего и библиотекаря. Второй — луноликий молодой человек, поднявший книги, звался Ральфом. Его представили как ревестиариуса и помощника ризничего. Чосер не очень-то разбирался в сущности монастырских титулов, но ему смутно вспомнилось, что ревестиариус заведовал бельем и одеждой.
Дантон объяснил, что привело Чосера в обитель, и снова упомянул «придворного поэта». Возможно, брат Питер впервые слышал имя Джеффри Чосера, но он искусно скрыл это обстоятельство, кивая и повторяя: «Конечно, конечно, мастер Чосер». Библиотекарь был стар, но сохранил силы в жилистом теле. Откинув капюшон, он обратил к пришельцу морщинистое лицо в очках, словно намеревался прочесть Чосера, как книгу. В галерее было довольно темно, но это движение казалось привычкой, созданной жизнью, проведенной над строками. Слабый свет, отражавшийся в стеклах очков, мешал рассмотреть его глаза, создавая странное впечатления слепоты. Брат Ральф с приятной улыбкой держался в сторонке.
— Ты не забыл, что я хотел поговорить с тобой, брат Ричард? — обратился к настоятелю библиотекарь. Не получив ответа, он добавил: — Дело не терпит отлагательства.
Казалось, что и голос его был сухим и жестким, как он сам.
— Приходи после вечернего богослужения, — сказал настоятель.
Питер, как видно, хотел бы сказать что-то еще, но, собрав книги под мышку, кивнул своему помощнику и вместе с ним скрылся за поворотом галереи. Чосер с Дантоном возобновили свою прогулку.