Облака и звезды
Шрифт:
Когда был овраг, ничего этого не было, лес привел с собою родник, привел эти разные, непохожие друг на друга травы.
Я «дорвался». Присев на корточки, роюсь в ломких стеблях; вспоминаю старину, пробую по вегетативным признакам определить виды.
Шаповалов стоит рядом, ждет. Высокий, седой, сутулый, в очках, в старомодном длиннополом пальто, в широкополой шляпе, в руках березовый прутик. Объясняя, показывает им, как указкой.
Когда утром знакомились в институте, потом ехали сюда, я думал: хорошо, что у вас вездеходный «козел», другая машина останавливалась бы на проселке, к рощам идти пешком. Мне-то ничего, я-то в форме, а Шаповалову
Но вот я поднялся с земли. Шаповалов идет вперед, взошел на одну гряду, на другую. Я убыстрил шаг — сейчас обгоню и обожду на гребне. Нет, идем вровень. Третий взгорок. Он круче остальных. Не останавливаясь, не умеряя шаг, Шаповалов, как по ровному, взошел, оглянулся, — я чуть отстал, немного, шага на два. Он улыбнулся уголком рта, — видно, угадал мои мысли. А может, проверяет себя?
Не так давно он сильно болел; болезнь оказалась тяжелой, очень редкой.
На Сорок четвертой полосе вдруг стали суховершинить дубы, прекрасные, мощные дубы первого бонитета. В чем дело? Стал рыть шурфы: нет ли засоления, переувлажнения? Нет, везде обычный чернозем, но в шурфе почему-то пахнет грибами. Откуда им быть на такой глубине? И вдруг закашлялся, выступили слезы. Решил — простуда, пройдет.
На другой день снова в шурф, хотя кашель мучит — сил нет.
Вынул нож, стал отрывать дубовые корни, а они — в язвах, ткань мертвая, кусками отваливается. Содрал корни, отправил в Институт защиты растений.
А ему становилось все хуже. Пропал голос, по ночам не спал, задыхался от кашля. Решил — рак горла. Вызвал из Куйбышева сына, офицера. Сын приехал, увез с собой в госпиталь. Там установили: горло поражено микробами с дубовых корней.
Долго лечился, выздоровел, вернулся в институт.
Заместитель директора по науке встретил смущенно:
— Думали, не скоро поправитесь. Назначили другого завотделом. Может, хотите отдохнуть, Андрей Андреевич? Года немалые, болели сильно.
Что? На пенсию? Уйти от леса? От дела всей жизни? Но это же конец, смерть! Он остался в отделе просто научным сотрудником.
Сейчас опять ведет отдел, правда как исполняющий обязанности заведующего. Но это чепуха, мелочь. Главное, ему никто не мешает работать, и он в свои шестьдесят восемь работает как и прежде, как все сорок три года. Основное время в поле, на лесополосах. Так всегда работали здесь все ученые, начиная с Докучаева, все лесоводы: Собеневский — создатель первых лесополос, знаменитый Морозов — отец русского леса, Высоцкий — ученик Докучаева. Шаповалов учился у Высоцкого. Стал кандидатом наук. Позже написал докторскую диссертацию «Лес и грунтовые воды». Защитить не успел, — война. Шаповалов отпечатал на машинке три экземпляра диссертации. Все были спрятаны в разных местах, и все погибли, — война… Сейчас написана новая докторская.
— Дуб у нас самая лучшая порода. — Шаповалов стоит на вершине балки, говорит о дубе.
Достоинства дуба — стойкость против засухи, против заболеваний, долговечность, высококачественная древесина. Почти сто лет назад, в семидесятых годах, лесничий Тиханов стал высаживать дуб в степи. В товарищи дубу дал ильмовые — вяз и берест. Это близкие породы: оба из одного семейства, одного рода, только виды разные. И вяз и берест оказались неверными друзьями — в первые же годы стали глушить дубки, потом через десяток лет и сами погибли. Неудача. Но начало было положено: в степи должен расти дуб. Это вне сомнения. Только вот как его вырастить? За семьдесят с лишним лет Каменная
Гребень Хорольской балки. С востока лес заслоняет даль. Но с других сторон она открыта. Уходят к горизонту узкие, длинные рощи. Они окаймляют громадные прямоугольники полей. Поля разноцветные — иссиня чернеют пары, свежо, зелено, словно после дождя, сверкают озими. Зелень сейчас только внизу. Леса уже сплошь пожелтели. Темной бронзой мерцают дубы, светятся золотисто березы, липы. Редкими красноватыми пятнами вкраплена дикая груша. Холодно синеет тяжелая гладь «Докучаевского моря» — пруда-великана.
— Отсюда пошла наша Каменная степь, — говорит Шаповалов. — Мы в зоне самых старых насаждений, еще не полезащитных: они противоэрозионные, закрепили овраг. Это девяностые годы.
Леса уходят за горизонт. Они не сплошные, но они везде. Самые длинные протянулись с севера на юг, другие, короче, — с востока на запад. И все пространство вдали разноцветное — синее, зеленое, черное, коричневое, желтое. Поверить трудно, что воды и леса эти — только оазис, что со всех сторон окружили его безлесные безводные степи. Плодороднейшая почва — чернозем почти метровой толщины — создавалась веками: вершок за вершком копились в земле остатки перегнивших трав, некогда густых, буйных, скрывавших всадника с конем. Но это было в давние, очень давние времена.
Тогда днями ехал путник по степи и не встречал жилья. Вокруг безграничная, замкнутая лишь изгибом горизонта, вся в белых всплесках ковыльной пены целинная степь. В недрах ее загоралось утром и угасало вечером солнце. Ночью поднимались из нее на синюю небесную гладь золотые стаи звезд. На рассвете уходили обратно в темно-зеленую глубину. Не отражая их, степь тихо шумела, катя свои непрозрачные сухие волны.
Здесь, на гребне водораздела Волги и Дона, людей было мало — места сухие, безводные, безречные. До речки Битюга — полсотни верст, еще дальше Хопер. Степные балки оживают только весной, в паводок.
…На бесшумном институтском «козле» мы медленно едем по узким проселкам, по межам, по опушкам лесных полос, объезжаем шаповаловскую «епархию». Я попросил показать рощи сначала издали, в перспективе, потом уже познакомлюсь с каждой вблизи. Рельеф не везде ровный — есть понижения, западины. Не появись леса — здесь зияли бы овраги. Теперь землю охраняет лес, защищает от суховеев, от ливневых и паводковых потоков.
На меже что-то сереет. Водитель притормаживает «козла». Оказывается, большой кругляш-валун.
Шаповалов говорит:
— Здесь залегал когда-то древний ледник. Его наследство. В оврагах много валунов, обкатанной гальки. Серые кости земли. От них, верно, и пошло наше название «Каменная степь». А может, не только от них, — в засуху земля высыхала, трескалась, становилась каменно-твердой. Так что смысл двоякий. Но наименована наша степь, думаю я, не так давно.
Да, Каменная степь долго не знала человека. Постоянные селения возникли только в Петровские времена. Работать на земле было выгодно: мощный чернозем приносил богатейшие урожаи. Пахали, сеяли, жали, пока поле хорошо родило. Когда истощалось, бросали, переходили на другое, — земли кругом вволю.