Облака и звезды
Шрифт:
На переднем плане светлел пруд, большой как озеро. Он тоже был сделан человеком.
Восемнадцать лет прошло, а я все помню день этого первого заочного знакомства.
…С глухим рокотом катит вперед послушная «Волга», хмуро молчит голодный Николай Яковлевич — он не успел пообедать, перехватил чего-то на ходу, а ему еще сегодня возвращаться в Воронеж.
Кругом совсем темно. Погасла вдали багровая полоска. Сейчас там обыкновенное темное небо, звезды. Их уже много, взошли все, сколько положено в девятнадцать часов девятнадцатого октября.
Вдруг пыльный луч выхватил невысокий столбик, поперечную стрелку указателя. Мы остановились, выскочили. Слава богу! — едем правильно. На стрелке черным по белому: «Таловая — 3 километра». Сразу повеселел Николай Яковлевич. Помнит: от Таловой до Каменной степи всего тринадцать километров. Кажется, даже «Волга» несется быстрее. Промелькнули дома, элеватор, поднятый шлагбаум — Таловая. Вот и она позади. Мы снова на шоссе.
— Местное, Докучаевский институт делал, — нарушает долгое молчание Николай Яковлевич.
И тут внезапно, сразу, заслонив горизонт, впереди возникло густое, темное, вынырнуло из тьмы черной стеной: в окошко ударил свежий воздух, легкий ночной ветер, прохладный, как бы даже влажный. Сразу очистились от пыли, далеко и бело протянулись широкие лучи фар.
— В лес въехали, чувствуете? — Николай Яковлевич повернулся ко мне, и я увидел, что он улыбается, впервые за всю дорогу.
С обеих сторон обступили нас темные лесные стены, сплошные, без просветов. Потом пронеслись маленькие деревянные домики, и впереди возник трехэтажный дом. В белом луче мелькнул на мгновенье гранитный Докучаев со сбитой набок ветром каменной бородой.
Осторожно, щупая лучами неровную дорогу, «Волга» встала. Навстречу шагнула женщина.
— Я заведующая гостиницей. Сейчас вас устрою; звонил Игорь Александрович Скачков, наш директор.
Мы вошли в подъезд, поднялись по ступенькам. Заведующая открыла дверь, щелкнул выключатель.
Стосвечовые лампы льют тихий белый свет на ковры, на хрусталь за стеклянной дверцей венгерского серванта, отражаются в громадном — от пола до потолка — трюмо.
Я растерялся.
— Это частная квартира?
— Нет, гостиница. К нам приезжают ученые из Москвы, из Ленинграда, из-за границы. Теперь вот вы приехали, — заведующая улыбнулась, — располагайтесь, есть ванная — можно помыться. — Она протянула ключ: — Будете уходить, запрете. Куда положить, сейчас покажу. У нас спокойно — воров нет, все свои люди.
— Хотите семечек?
Уже минут пять я слышал из темноты тихое щелканье, но ей-богу же даже в мыслях не было, что Игорь Александрович Скачков, директор Института сельского хозяйства центрально-черноземной полосы имени Докучаева, доктор наук, заслуженный агроном республики, «лузгает семя», как говорили у нас на Украине. Оказалось, «лузгает».
В темноте Скачков толкнулся мне в бок рукой
Мы идем по темной аллее. Кругом пусто, людей нет — кто в кино, кто дома.
По вечерам после работы Скачков гуляет: неважно с давлением, надо ежедневно хоть час дышать свежим воздухом.
— Я ставлю себе задачу: пятьдесят раз пройти по аллее. Это примерно по сто шагов. Всего на круг километра три. Неплохо, если бы регулярно.
Беда в том, что проходить эти километры Скачкову удается не очень регулярно.
Работа института начинается ровно в восемь. Годами заведено: руководство не опаздывает. Директор приходит вместе со всеми. А вошел в кабинет, и колесо закрутилось: утренняя почта, телефонные звонки — местные, междугородные, приход сотрудников по делам, вызовы сотрудников по делам же, а сотрудников в институте свыше двухсот — лаборанты, аспиранты, кандидаты наук, доктора наук. Потом прием рабочих, служащих. Скачков не только директор, он — депутат. Идут с любым вопросом — от поступления на работу до семейных свар.
А вечером надо читать и писать. Читать новые работы других ученых, писать свои. Они — в плане.
Я слушаю и пугаюсь: не окажется ли эта случайная встреча последней? Смогу ли я втиснуться в плотный график директорского рабочего дня? А без разговора с ним как обойдешься? Он старожил, двадцать лет в Каменной степи, всех и все знает. Но Скачков пока не рассказывает, он расспрашивает о литературе, о писателях.
Когда-то давно, в молодости, он сам пробовал писать стихи. Многие пробовали… только не у всех получалось, но интерес к литературе не пропал. Трудно, правда, следить за новинками, руки не доходят. Одно спасение, вот как сейчас, атаковать с ходу свежего человека, получить информацию.
А мне-то не хочется о литературе говорить. Мне хочется, чтобы Скачков не расспрашивал, а сам говорил. Но я все еще отвечаю на вопросы…
Мы прошли три, а то и четыре раза кленовую аллею. Время идет. Скачкову до сна еще читать сегодняшние газеты. Утром только беглый просмотр.
И тогда я сразу, без всякого перехода, говорю:
— А как вы попали в Каменную степь? Когда впервые о ней услышали?
Он молча замедляет шаг; громче шуршат под ногами палые кленовые листья. В тишине сильнее кажется их крепкий, всегда волнующий запах.
— Услышал впервые в армии — в блиндаже, на фронте. Странно, правда? Сам воронежский, из Валуек, а о Каменной степи не знал И вот блиндаж, не за горами конец войны, но бои идут тяжелые, немцы сопротивляются. И вдруг — полковая рация, далекий голос московского диктора рассказывает о нашей воронежской Каменной степи: «каменная», мол, она теперь только по названию. И тут мелькнуло — это же все рядом с Воронежем, с моим домом А я, агроном, доцент сельхозинститута, даже не был там, не видел докучаевских полос. И как никогда захотелось остаться в живых, чтобы потом работать в Каменной степи, только там.