Облака и звезды
Шрифт:
Мы медленно идем между старыми дубами, спасенными Собеневским. Шаповалов косится на меня.
— Вопросов нет? Устали? Или «все ясно-понятно»?
Он не любит, когда я только слушаю и записываю. Он просто не может понять, как это не спрашивать. Он сам все время находит что-то новое. Вдруг умолкнет, вытащит блокнот, быстро запишет, потом продолжает говорить. Что записал? Как спросишь? Нельзя, неудобно.
Творчество… Еще темны, не познаны его законы. Но ясно одно: рождается оно только в неустанном, каждодневном труде.
Шаповалов
В библиотеке института он, передавая мне две брошюры, чуть смущенно спросил:
— За вечер одолеете?
— Конечно.
— И завтра вернете в библиотеку?
Я засмеялся.
— Верну в вашем присутствии, Андрей Андреевич.
Он совсем смутился.
— Не обижайтесь, ради бога: у нас это единственные экземпляры.
А мне стало не по себе: как не понять? Это же первые работы, юношеские, самые дорогие.
Потом было много других. Только список их — на девяти страницах. В названии большинства — два слова: «лесные полосы». И в названиях семидесяти статей — газетных, журнальных — те же два слова, почти во всех падежах: «лесные полосы, лесных полос, лесными полосами»…
Вообще-то он и о другом писал: скажем, о стекляннице тополевой; о подкорковой листовертке. Это — в «Зоологическом журнале». Или вот: «Медоносы в лесонасаждениях Центральной черноземной полосы» — в журнале «Пчеловодство». Но это «другое» — те же лесные полосы, связано с ними.
Ага! Вот когда началось! То, о чем говорил Шаповалов, началось: мол, одумайтесь, пока не поздно. А нет — пеняйте на себя.
Без передышки, без остановок мы носимся от полосы к полосе.
Мой пиджачный карман оттопырился — я еле впихиваю в него все новые тетрадки. Пишу на белой странице, потом на синих обложках — поверх таблицы умножения, поверх артикула, цены, названия бумажной фабрики. Хорошо, что захватил карандаши, чернил в авторучке давно нет. А конца экскурсии не видно.
Шаповалова обуяла жадность. Он показывает мне все новые полосы. Но в Каменной степи их почти триста! И вероятно, имеются дублеты, повторы.
Но пока я вижу только разные, непохожие, резко отличные друг от друга. Живой труд лесоводов, неустанный труд, прекрасный труд…
…Полоса номер восьмой. Девяносто пятого года. Сажал Собеневский. Удачная, одна из лучших в Каменной степи. Соединили дуб с кленом остролистным. Хорошо ужились. После неудачи предыдущего года Собеневский мог порадоваться.
…Полоса номер сорок пятый «Пила». Это уже Морозов. Неудача. Хотел создать недорогую полосу, применил поперечные насаждения. Высадил дуб, грушу лесную, клен татарский, клен ясенелистный. Породы из-за поперечных посадок в молодости развивались очень неравномерно — дуб
Профессор Высоцкий критиковал «пилу». Назвал ее «безыдейной» полосой. Но Морозов ведь искал! Как Собеневский, как Михайлов, как все лесоводы. Работа в Каменной степи — это непрестанный поиск.
…Полоса номер двадцать третий, тоже морозовская. Девятисотый год. Здесь дуб отделен от березы. Дуб хорошо пошел, а береза стала выпадать. Почему? Виной желтая акация. Это коварный кустарник. Ее добавили в полосу. Зима. Сугробы завалили деревья. Весной возникло чрезмерное увлажнение. Береза стала гибнуть, а дуб? Он более стоек к переувлажнению. Правда, если оно недлительное, не более двух месяцев в году. Если влаги в меру, дуб даже выигрывает — лучше развивается. Здесь хорошо бы пошел тополь. Он великий влаголюб.
…И «козел» уже мчит нас к тополевым насаждениям. Они не полезащитные, они охраняют шоссе от снежных заносов, тянутся вдоль дороги зеленой шеренгой.
Тополи молодые — посадки шестьдесят первого года. Почти все уже сбросили листву, приготовились к зимнему отдыху.
— Это работа моего аспиранта, — говорит Шаповалов, — попробовали впервые сажать не хлыстики, а крупномерный материал, уже деревца — топольки в полтора-два метра.
Вспахали площадь, канавокопателями вырыли ямы, посадили насухо, без полива. Тополи прижились почти все, дружно пошли в рост. Это Двести шестнадцатая полоса. Большой номер. Длина полосы ему под стать — два километра… Докучаев мечтал насадить в Каменной степи такую полосу-гигант. Но тогда мечта не осуществилась.
…Что это? Что такое? Отчего вдруг так посветлело? День осенний, хмурый. Или солнце выглянуло? Нет, это не от солнца, это от берез посветлело, от тысяч и тысяч тонких золотых листьев. Они последние дни светятся на высоких, уже полусквозных, по-сорочьи пестрых — белое в черный крап — деревьях. Деревья стройными вереницами вытянулись в степи. От них и исходит этот тихий свет.
Шаповалов молчит, улыбается — доволен эффектом.
— Под занавес вам приготовил. Не уступает Тридцать четвертой, правда? Только в другом роде… Березняк, Сто сорок первая. Имеет собственное имя — «Красавица». Имя не очень оригинальное, но, кажется, дано с полным основанием.
Мы стоим под березами. Сегодня пасмурно, тихо. Но вот легкий ветер пронесся вверху, и бог мой, что тут началось! Отовсюду — сверху, справа, слева — несутся стайками, несутся в одиночку чистые, без единого пятнышка золотые листья. Несутся в свой последний путь. Летят по-разному: одни падают отвесно, как камень, другие кувыркаются в воздухе, поворачиваются то черешком, то пластинкой.
Голос Шаповалова снова звучит хрипловато:
— В Библии есть такое выражение: «из колена Симова, из колена Иафетова». Юрий Вениаминович Ключников из колена потомственных лесоводов.