Облака и звезды
Шрифт:
— Недосмотр Юнаша, — поясняет Крыжановский, — сажал не местные желуди, а привозные — из Хреновского леса. Расстояние не велико, но среда иная. Хреновские дубы у нас хуже растут, чем у себя, в родном лесу. А местные, чьи деды-прадеды здесь жили, все вон какие крепкие.
Когда и хреновские, и шиповские деревца поднялись, старые дубы над ними срубили. Делали это по-разному. На одном участке вековой лес убрали полностью. На другом — только половину. Что же получилось? Там, где молодняк рос открыто, на свободе, без затенения, он развился отлично: света много, влаги достаточно. А под пологом стариков рост дубков замедлился — пищевой и световой паек был урезан.
Не юнашевские ли дубки натолкнули
Я заметил: Шаповалов, слушая Крыжановского, что-то заскучал. То сожмет челюсти, подавляя зевоту, то взглянет в сторону «козла», оставленного на бывшей воровской дороге. Кажется, Константин Викторович тоже это заметил, говорит сдержаннее, суше. Гость явно недоволен, но чем?
— Можно пойти дальше, в глубь насаждения, — нерешительно предлагает Крыжановский, — увидим второй участок Юнаша с оставшимися старыми деревьями.
— Да нет, не стоит, — Шаповалов поворачивается, идет к «козлу».
Мы молча следуем за ним. Что случилось? Почему такая резкая перемена настроения?
Крыжановский чуть поотстал, идет глядя в землю. Шаповалов замедлил шаг, поджидает Крыжановского.
— Константин Викторович, разрешите сказать откровенно, вопреки этикету?
— Разумеется. Что же нам скрывать друг от друга…
— Так вот, я сейчас слушал вас, думал: Шиповская лесная станция, кажется, хорошо ужилась со своим соседом — леспромхозом. Неужели же нашли общий язык? Помогаете им расчетами в промышленных рубках?
Шаповалов уже сердится, и сердится не на шутку, шляпа сбита на затылок, пиджак распахнут.
Крыжановский, не подымая головы, говорит тихо:
— А что же нам делать? Воспрепятствовать промышленным рубкам мы не можем. Надо уберечь лес от окончательного уничтожения.
— Рассчитывая сроки рубки?
Шаповалов вдруг останавливается. Солнце пробилось сквозь не густые еще кроны, толстое стекло очков сверкнуло острым белым лучиком. Крыжановский зажмурился, ступил шаг назад.
— Андрей Андреевич, сила солому ломит.
— Верно. Но сломать не должна. Слабые бывают посильнее сильных. Всему свое время. Голая сила лишена разума — вот ее беда. А разум, смысл, логика в конце концов побеждают. Должны победить, не могут не победить. Помните Яна Гуса? На костре сказал: «Правда звитежы». А нашей правде жить и жить. Наша правда — благо нашей земли, а не ее разорение. Ваш сосед сегодня Шипов лес сводит, завтра перебазируется: где погуще — там станет валить. А что он валит древний лес, последний лес на юге лесостепи — на это леспромхозу начхать. Им кубы нужны! А вы жили здесь и будете жить до конца своих дней. Вам, только вам — не леспромхозу же! — драться за Шипов лес и сажать новые дубы, сажать на вырубках, что растут вокруг как грибы.
Я взглянул на Крыжановского. Он сник, сгорбился, длинный, гоголевский нос уныло опущен. Сейчас видно, что он очень стар — восьмой десяток… Ах, напрасно, ей-богу, напрасно налетел на него Андрей Андреевич. При чем Крыжановский? Что может сделать, чем может помочь Шипову лесу в его беде отдавший ему всю жизнь, старый лесовод, пенсионер Крыжановский?
Кажется, Андрей Андреевич и сам понял
Шаповалов говорит приглушенно, отдельные слова даже не разобрать.
Разве перед Шиповым лесом виноваты только его ученые? Да нет же! Нет! Виноваты все — и он, Шаповалов, и их Докучаевский институт, и Воронежская Охрана Природы. Сколько лет, как Шипов лес перестал быть заповедным? Четырнадцать? Да все это время надо было драться за него, доказывать, кому следует, что промышленные рубки в уникальном, водоохранном лесу — преступление! Но застрельщиками должны быть шиповские ученые. Они — местный оплот лесной науки, форпостный ее кордон, говоря словами Петра Алексеевича. Вот кто любил лес! Страстно любил, почти до смешного, даже от покойников оборонял: запретил хоронить в гробах-колодах. Эх, пустить бы сейчас Петрову дубинку по спинам лесных разорителей. Жаль, лежит без дела в музее. Но это все лирика. Главное вот что. Станция бессильна драться за лес? Ладно. Допустим. Но изучать его, пока он жив, кому же? Шиповцам! И изучать не только по-прикладному, а научно, широко, по-морозовски, по-докучаевски! Сейчас в трудах станции чаще всего что встречаешь? «Рубка», да «вырубка», да «продуктивность». А кругом растет, живет древний лес, полный тайн, загадок. Докучаев считал их «Чудесной Троицей» — Каменная степь, Хреновской бор и он, Шипов. Они связаны неразрывно, связаны в единый, органический, естественный комплекс. Сколько специалистов-докучаевцев сообща, дружно изучали этот комплекс! Геологи, почвоведы, лесоводы, ботаники, зоологи, метеорологи, агрономы… И могли же они в проклятое царское время, действительно без иронии — проклятое, ненавидящее науку, могли же докучаевцы посвящать Шипову лесу не только статьи — целые монографии — книги. Мы с вами хорошо знаем их: почвенно-геологический очерк Шипова леса Павла Отоцкого, исторический и лесоводственный очерк Шипова леса Дмитрия Кравчинского. Устарели они? Разумеется! Семьдесят, восемьдесят лет назад писаны. Но выводами их и сейчас пользуемся. Почему? Новых больших научных работ почти нет. Исследования широкого плана не ведутся. Где в Шиповом лесу почвенные разрезы? Где водосборные площадки? Измерители глубины залегания грунтовых вод? Не видно их…
Скажете, «чистая наука»? Хватит! Отбросим этот жупел недавнего тяжкого прошлого: сегодня — чистая, завтра — прикладная, полезная, нужная. Да и какое там «завтра». Сегодня это нужно! Жалуются лесоводы: огромен, мол, отпад дубового самосева — гибнет три четверти, а то и больше. Как же расти лесу? На месте пары срубленных стариков взойдет ли хоть один молодой дубок? Не знаю, не уверен. А надо, чтобы всходил, и развивался, и рос. Да не один — десятки, сотни. Погублено-то сколько… Но желуди гибнут, не дав ростка. Почему? Мыши? Вредители? Только ли они? А аэрация, влажность, кислотность местных почв? Известны они? Изучались? Слабо, недостаточно! И таких «белых пятен» много, слишком много…
Мы уже подошли к «козлу». Но Шаповалов не собирается садиться. Накопилось, накипело, наболело в душе…
Они стоят так же, как и шли, — рука об руку.
— Только не думайте, Константин Викторович, что я одних шиповцев ругаю. Нет, себя, всех наших лесоводов я ругаю. Годами не встречаемся, сидим в своих углах. Вот восемь лет я у вас не был. Почему? Хворый, ветхий годами? Отнюдь! От Шипова леса до Каменной степи рукой подать. Докучаевцы ездили на лошадях, пешком ходили, и то чаще встречались. А у нас автобусы, «козлы». Нет, сидим сиднем, как Илья-богатырь в своем Муроме. Да и тот встал, когда приспичило. А мы? Когда же мы двинемся?