Облака и звезды
Шрифт:
— Плохо дело, буря! — вздохнул Кара.
— Да, совсем плохо, — отозвался Овез.
Они зажали нос, чтобы не засмеяться, и убежали в дом.
Днем стало ясно: буря надолго. Отец вытащил на берег мокрый, скользкий от слизи баркас, развесил в сарайчике переметы, стал собираться в Ашхабад — отвезти в ремонт протез.
Отец больше не злился, не кричал: буря, что поделаешь… Можно бы еще с недельку половить, но и так добыли слава богу — за считанные дни взяли больше, чем за целый сезон.
Аккуратно упаковав протез, отец положил его рядом с костылями,
— Скоро вернусь! — и по курящейся песчаной поземкой дороге покатил в райцентр. Там он оставит машину в военкомате, пересядет на грузовик до Небит-Дага. Оттуда поездом — в Ашхабад.
Отец вернулся через три дня. Кара и Овез готовили уроки — сильно отстали по всем предметам. Отец снял шинель, сел за стол рядом с сыновьями, молча раскрыл полевую офицерскую сумку, вынул две общие тетради. Это были самые дорогие тетради — по четыре рубля восемьдесят копеек старыми деньгами, толстые — по двести страниц, в твердой, как книжный переплет, коричневой обложке; на ней золотыми буквами написано: «Общая тетрадь», чтобы все знали — это не дешевая тетрадка в бумажной обложке с таблицей умножения на обороте.
Отец достал из сумки новую блестящую черную самопишущую ручку ленинградского завода «Союз», на первой странице красиво написал: «Тетрадь ученика 7-го класса Карагельской школы Давлетова Кара». Потом на другой тетради написал, что она принадлежит ученику 5-го класса той же школы Давлетову Овезу.
До самой полуночи, пока не выключили движок в поселке, Кара и Овез читали вслух печатную инструкцию, набирали и выпускали синие чернила из квадратного пузырька с голубой пластмассовой крышечкой, без конца расписывались «К. Давлетов», «О. Давлетов».
Когда шли спать, еще раз поблагодарили отца:
— Большое, большое спасибо, ата!
— Вот что, — сказал отец, — в школе пишите только сами. Ребята сломают авторучку — чинить негде, в Ашхабад надо везти.
У всех учеников были обыкновенные простые ручки с одинаковыми перьями «Пионер».
Кара положил самописку на самом видном месте, но никто из ребят даже не взглянул на нее, будто на парте ничего не было.
Тогда Кара снял верхнюю часть ручки с блестящим стальным зажимом, отвинтил черный колпачок, стал смотреть на свет — есть ли чернила в стеклянной трубочке. Трубочка была вся темная, только наверху светлый пузырек — чернил много.
Краем глаза Кара увидел: на соседних партах и справа и слева ребята смотрят на авторучку, но, как только он завинтил колпачок, надел верхнюю часть с зажимом и стал писать, все сразу отвернулись, заговорили черт знает о чем.
Кара сильно обиделся, всей грудью лег на парту, повернувшись спиной к соседу Сухану Мурадову. И вдруг с затаенной радостью почувствовал на шее теплое дыхание — Сухан молча смотрел, как пишет Кара. А Кара нарочно писал очень медленно, очень красиво; он выводил каждую букву, потом слегка встряхивал авторучку, смотрел на свет — как там перо — и писал дальше. И тогда Сухан не выдержал — попросил дать ему авторучку, написать
— Ладно, — сказал Кара, — на, пиши.
Сухан взял самописку и очень медленно стал выводить буквы.
Кара поднял голову — в правом, в левом, в среднем ряду, с первой, со второй и даже с третьей парты ребята стояли и смотрели, как пишет Сухан. Они не смотрели, когда писал Кара, а сейчас глаз не сводили с Сухана и с ленинградской авторучки. Кара взглянул на тетрадь Сухана. Тот написал не только свое имя и фамилию, но уже кончал писать на верхней линейке — «ученика Карагельской средней школы». «Средней» никто не писал — от себя прибавил, чтобы дольше писать авторучкой. Это было против уговора.
— Стоп! — сказал Кара. — Хватит! Ты просил — только имя и фамилию.
— Сейчас кончу, — не оборачиваясь, ответил Сухан. Он выводил последние буквы.
— Нет, нет, давай сюда; еще сломаешь — чинить негде.
И Кара отобрал у Сухана самописку.
В классе стало очень тихо. Только было слышно, как чуть повизгивает авторучка в руке Кара.
Он оглянулся. Ребята со всех парт молча смотрели на него, не на самописку, а на Кара смотрели. А Сухан взял свою тонкую простую ручку, фиолетовыми — не в масть — чернилами дописал «школы» и сказал:
— Эх ты! На красной рыбе самописку заработал…
Кара вскочил, ударил Сухана по лицу; тот дал сдачи. Вошла «арифметичка».
— Мурадов! Хулиганишь? В угол!
На последнем уроке Кара потряс авторучкой, пробормотал:
— Что с ней? Не пишет… Дома промыть надо, — и спрятал в портфель.
С тех пор он писал авторучкой только дома, а потом и дома стал писать тонкой желтой ручкой с обгрызенным концом. Еще в четвертом классе ее обгрыз, когда дроби начали. Теперь они проходили материал куда труднее. А самописку не погрызешь — на конце металлический колпачок, еще зубы сломаешь.
Все это было давно — полтора года назад, а теперь самописки, дерматиновые портфели, учебники Кара и Овез отдали сестрам. Пускай учатся, а Кара и Овез будут ловить селедку, судака, воблу, сдавать их в артель, выполнять план.
Когда отец умер, председатель артели Гельдыев, тоже инвалид, только второй группы, спросил:
— Хотите работать в артели? А как будете ловить — как отец или как все рыбаки?
— Как все рыбаки, — сказал Кара.
— Ладно. Давайте работайте.
Они стали ловить только сетью и сдавать рыбу в артель.
Зимой Кара и Овез временно работали в порту разнорабочими, делали что придется. Зарплата очень маленькая, но все-таки лучше, чем ничего.
А весной опять перебрались на косу Куфальджа. Это километров десять от поселка, рыба там непуганая, лучше идет в сети.
Живут в брезентовой палатке. Домой приходят — принести матери рыбы, сменить белье, взять продукты — и опять на косу. За уловом приезжает полуторка из артели.
…На песке шаги не слышны. Кара не заметил, как сзади подошел Овез.