Обманы зрения

Анненкова Ирина

— Ну и что орать-то? Ты хоть глянул, что у тебя там? — раздраженно произнес хриплый голос. — Нет? Так пойди и посмотри, прежде, чем вопить.

Притихший Алексей плавно шмыгнул куда-то в сторону, и на освободившемся месте Ада увидела хмурого небритого и тоже крепко перемазанного человека, неухоженного и несимпатичного. «В одном болоте они, что ли, купались?» Темная куртка, джинсы, заправленные в высокие армейские ботинки, и сами башмаки были заляпаны подсохшей грязью. Относительно чистым было только лицо — то самое, несимпатичное.

Человек внимательно разглядывал на Аду, устало потирая правую бровь — на виске остались темные полосы.

— Ну что, это вы нас стукнули? Что ж вперед не смотрите? Теперь вот головную боль Алексею организовали, — хриплый голос звучал монотонно и равнодушно, припухшие глаза смотрели холодно, и Ада поняла, что вот тут и начинается самое страшное. Это вам не орущий добрый молодец, лающая собака не кусает — интересно, а собака об этом знает? — это сила неумолимая и безжалостная, такой проглотит и не поперхнется.

И тут пузырь в горле лопнул. Ада успела подумать, что вот так она на этом самом месте и попрощается с жизнью, но вместо этого из ее глаз хлынули обильные слезы. Да как хлынули! Наверное, именно так лились слезы у царевны Несмеяны. Лицо мгновенно стало мокрым, слезы текли ручьем, брызгали во все стороны. Ада уткнулась в руки, пытаясь поймать дыхание, прекратить плакать и успокоиться.

Без толку.

Поток бушевал. Рукава немедленно намокли, и добавилось противное ощущение прикосновения сырой ткани к коже. Про макияж можно было и не вспоминать. Весь мучительный и бестолковый день, накопленная, давнишняя усталость и старательно скрываемое от самой себя раздражение нашли наконец выход в этих слезах, и Ада плакала, как плачут только от настоящего, неподдельного горя, не обращая внимания на топтавшегося рядом сразу растерявшегося мужчину, не слушая и не слыша его слов.

Потом Ада почувствовала, как крепкая широкая рука ухватила ее повыше локтя и стала вытаскивать из салона машины.

— Куда, куда вы меня тащите, я никуда не хочу, пустите меня сейчас же, — бормотала она, всхлипывая, пытаясь вырвать локоть и одновременно закрывая лицо. Но неумолимая рука не отпускала, а лишь поудобнее перехватила и потащила дальше, неизвестно куда.

Потом вдруг были какие-то ступеньки, и Ада на них, конечно, споткнулась, но рука и тут не подвела, удержала.

Затем Ада очутилась в помещении, стало тепло, исчез уличный шум, вкусно запахло едой. Рядом заговорили мужские голоса, раздался смех, шаги, стук двери. Запах еды напомнил Аде, что пообедать ей сегодня не удалось и вряд ли удастся. Ей стало ужасно жаль себя, так жаль! Вот даже поесть толком не удается, такой день, такая жизнь…Слезы хлынули с новой силой, не давая дышать, думать, быть.

Но рядом полилась вода, и другая рука — та самая, не очень чистая — плеснула Аде в лицо ледяным и мокрым.

— А ну-ка, давай, умывайся, — уже знакомый хриплый голос звучал строго. — Заканчивай

реветь, приходи в себя, — и Ада наклонилась над откуда-то взявшейся раковиной, и набрала полные ладони этой самой воды, и погрузила в нее горящее лицо. Слезы так просто не сдавались, пришлось долго умываться, сморкаться, отфыркиваться, пока, наконец, она не поняла, что рядом тоже льется вода, и кто-то, отдуваясь, там тоже моется.

Уже знакомая широкая рука сунула Аде пачку бумажных салфеток и, не дожидаясь, когда она вытрется, потащила куда-то дальше. Опять стукнула дверь, потянуло сквозняком, хлопнуло, закрываясь, окно. Уже знакомый голос проворчал над ухом:

— Давай, садись. Ты что будешь?

Ада наконец оторвала заплаканное, распухшее лицо от салфеток и огляделась. Она находилась в небольшой комнатке с низким окошком, выходящим в заросший двор. В комнатке стояло два стола, покрытых скатертями в бело-зеленую клетку, несколько полукресел, узенькая стойка сбоку, у окна — круглое деревце в кадке. На столах — тарелки с зеленым ободком, массивные столовые приборы, высокие бокалы на тонких ножках.

— Я где? — гнусавым от слез голосом выдавила Ада. Стоящий рядом давешний хмурый небритый дядя пожал плечами.

— В ресторане.

— В рестора-а-ане? — Ада скептически оглядела несвежий мятый свитер — грязная куртка куда-то делась — и заляпанные джинсы своего собеседника, а потом и себя — жалкое зрелище, как сказал бы незабвенный ослик Иа-Иа.

— Кто ж Стёпу без сапог в истребитель пустит? — пробормотала она.

— А кто его туда в сапогах-то пустит? — вдруг ухмыльнулся в ответ Страшный человек. — Садись, садись, не бойся, не выгонят.

— Что-то сомнительно, — хмыкнула Ада, усаживаясь.

— А ты не сомневайся. Тебя как зовут-то? Страна должна знать своих героев. Меня зовут Антон. Антон Михайлович Ромашов.

— Очень приятно. Ариадна Александровна Третьякова, — чопорно, хоть и сипло представилась Ада. — Кстати, а мы что, уже на «ты»?

— Ну, конечно, — досадливо отмахнулся Антон Михайлович Ромашов, и возразить ему почему-то не получилось, — короче, ты что будешь?

— В каком смысле? — оторопела Ада.

— В прямом. Тебе выпить надо, расслабиться, вон — трясешься вся. Ну и поесть, само собой.

— Я пить не могу, у меня через полтора часа операция.

— Ты чем-то болеешь? — удивленно поднял брови Антон.

— Я? С чего вдруг? А-а, ну да, то есть нет, я не больна. Я хирург и должна оперировать пациента.

— Хиру-у-ург? — искренне изумился Страшный человек. — Хирурги такие не бывают! Я видел, они другие…. А ты что, взаправду людей режешь? Ноги там, руки?

— Нет, я офтальмохирург.

— Кто?!!

— Ну, провожу операции на глазах.

На лице у нового знакомого появилось выражение плохо скрываемого ужаса. Потом он подумал, порылся в кармане джинсов и протянул Аде телефон.