Обнаженная модель
Шрифт:
Вечером этого тяжелого дня мы с Женей Широковым, Чижом и моей любимой девушкой, красивой зеленоглазой второкурсницей Галей Мосенковой, ребенком пережившей весь ужас Блокадыи потерявшей на фронте отца, решили пойти в ресторан, где в свое время обмывали поступление в училище.
— Женя, позвони Мальцеву, может он составит нам компанию, ведь сегодня мы гуляем на деньги, заработанные в Маринке? Спасибо Юре, с его подачи мы стали артистами миманса.
— Звонить бесполезно, я знаю, что сегодня он занят в спектакле, а следующий гонорар обязательно обмоем с ним и даже с балеринами.
Ресторан
В ресторан «Кавказский» любил заходить Николай Симонов, артист Театра драмы им. А. С. Пушкина. Еще до войны он блестяще сыграл роль царя в двухсерийном фильме « Петр Первый» по одноименному роману Алексея Толстого.
Николай Симонов был завсегдатаем ресторана и даже имел свое постоянное место за столиком, которое никто не имел право занимать. После вечерних спектаклей Симонов заходил в ресторан, официант традиционно ставил перед ним большой фужер с водкой, накрытый сверху горячим чебуреком. Сидящие в зале гости не сводили глаз со своего кумира, многие приходили специально посмотреть на любимого артиста. Оркестр замолкал. Усталый актер молча смотрел перед собой, это продолжалось иногда довольно долго, потом он встряхивал седой головой, словно отгоняя какие-то мысли, залпом опрокидывал фужер, надкусывал чебурек и вяло жевал. Лицо его краснело. Симонов откидывался на спинку диванчика и закрывал глаза. Словно по команде взрывалась аккордами восточная музыка под ритмичные удары барабана. Великий артист наслаждался, слушая музыку. Иногда это длилось полчаса, иногда больше, после этого он резко вставал и уходил своим широким шагом размашистой походки. Так было и в этот раз. После ухода Симонова покинули ресторан и мы, вдоволь налюбовавшись на своего кумира и осушив бутылку алабашлы под чебуреки.
Вечерами мы любили гулять по ярко освещенному Невскому проспекту, где всегда было много молодежи. Сверкали витрины магазинов, кафе, ресторанов. На Невском нас мог остановить комсомольский патруль, приняв за стиляг из-за длинных волос и узких брюк. В лучшем случае придирчивые ребята из патруля могли разорвать брюки по швам, а в худшем, в случае сопротивления, забрать в участок, где могли наголо постричь, лишив нас модного кока и длинных до плеч волос. Но, нам с Чижом было все равно. Мы уже не чувствовали себя настоящими комсомольцами.
Наше пребывание в Ленинграде подходило к концу. Оставалось снять всего одну сцену. Наша группа приехала в Пушкино, где в парке заранее было выбрано место «дуэли Налымова». По сценарию дуэль должна была проходить в заснеженном зимнем лесу, но ранняя весна внесла изменения в сценарий, и нам пришлось работать уже на фоне леса с оттаявшим снегом и прошлогодней жухлой травой. И только на северных склонах, куда не падали лучи весеннего солнце, еще сверкал белизной снег. Латиф сказал мне:
— Прозевали зиму, пока снимали в интерьерах. И что получится теперь на экране, не знаю. Будет ли интересно?
— Эти белые пятна снега красиво смотрятся
— Может быть, ты и прав, экран покажет.
На просмотре материала в рабочих залах «Ленфильма» экран показал, что сцена получилась эмоциональной, трогательной и правдивой.
Наша группа готовилась к отъезду из Ленинграда в Ташкент, где уже ждал комплекс декораций в павильонах киностудии, который мне нужно было обставить мебелью и реквизитом, одним словом, обжить и подготовить к освоению и съемкам.
На перроне Московского вокзала нас провожал Юра Мальцев. Он принес Тамаре маленький букетик подснежников. Прощаясь, мы обнялись, Юра заплакал. Я еще долго видел его одинокую фигуру на перроне вокзала из окна удаляющегося поезда.
О том, что Юра ушел из жизни я узнал из письма Евгения Широкова уже в начале нового двадцать первого века.
Глава 24
Закончилась работа над фильмом «Служа отечеству». Я был доволен ассистентом Аванесовым, он работал с большой отдачей и, что было немаловажно, являлся абсолютным трезвенником. В кино это большая редкость. Как-то я сказал ему:
— Эдик, ты что, никогда не пил? Редко в творческой среде можно встретить совершенно не пьющих людей, вот ты один из них.
— Что вы, Владимир Аннакулиевич, пил, да еще как! Сразу после окончания института я работал в Ташкентском художественном фонде, где мы с бригадой оформляли колхозные клубы, дворцы культуры, гостиницы, рестораны, кафе, и каждая сдачи объекта заканчивалась обильным застольем. Директора совхозов, председатели колхозов, как правило, люди хлебосольные, авторитетные, некоторые из них депутаты и даже Герои социалистического труда. Отказываться от приглашения таких людей невозможно. Да и в бригаде, в которой я работал, была традиция: после трудового дня, а тем более по завершению объекта надо обязательно выпить, чтобы расслабиться. Я и не заметил, как постепенно докатился до того, что каждое утро похмелялся, чтобы не тряслись руки. Расписывая сложные узбекские орнаменты я все время ловил себя на мысли, что жду окончания рабочего дня, чтобы вечером принять на грудь. Выпивая, я сначала перестал закусывать, а потом и вообще появилось отвращение к еде. Не раз я лечился, но, выходя из больницы, опять начинал все с начала.
И так продолжалось из года в год. Мама горевала больше всех, ей казалось, что виной тому рано ушедший отец, который мог бы повлиять или удержать меня от этого страшного порока. Врачи советовали окончательно порвать с пьющими коллегами, с которыми мы зарабатывали большие деньги, которых я, в сущности, и не видел, все уплывало в бездну вместе с водкой. После очередного длительного лечения врачи опять предложили мне сменить обстановку, что я, наконец, и сделал. Расстался с художественным фондом и начал искать новую работу. Так я оказался на киностудии, куда меня взяли ассистентом художника-постановщика с испытательным сроком, где провел уже несколько фильмов, полюбил и втянулся в свою новую работу в кино.