Обожествление
Шрифт:
– Нет! – запротестовал Лонг Лей, – многие несчастны, ибо больны и их мучает какая-то хворь.
– Разве? – вздохнул Симонид, – они несчастны, ибо не могут переносить терпеливо эти болезни.
– Кто же свободен? – спросил тогда Лей, разводя руками.
– Ищи и найдешь, – улыбнулся Симонид, – если ты видишь, что разумный несчастен, страдает, ноет, жалуется, то знай, что он не свободен: он непременно кем-нибудь или чем-нибудь порабощен. Свободный не может быть и мерзавцем. Если хочешь узнать, свободен ли разумный или нет, то вглядись в него хорошенько и прежде всего узнай, чего он хочет. И если он хочет чего-нибудь такого, чего он получить не может – он тоже раб.
– Не нравится мне это все, – нахмурился Лонг Лей, – по-вашему,
– Обдумай вот что. Если мы позволим себе желать того, что не вполне в нашей власти, – продолжал говорить Симонид, – то нашим хозяином будет всякий, кто может дать нам это или отнять у нас желаемое нами. И их будет у нас целое множество, ибо мы захотим много таких вещей, которые зависят от других. Через это они эти сделаются нашими господами. Мы любим богатство, почести, и посему те, кто могут доставить нам все это, делаются нашими господами. Мы боимся тюрьмы, ссылки, смерти и посему те, кто могут причинить нам все это, делаются нашими господами. Чтобы правильно и хорошо жить, нужно уметь и хотеть жить свободно. А чтобы выучиться свободно жить, нужно, прежде всего, хорошенько подумать об этом и разобраться в том, что такое свободная жизнь. Давай-ка попробуем сделать это.
– Давайте! – с интересом кивнул Лонг Лей.
– Прежде всего, будем помнить, что нельзя быть свободным тому, кто хочет чего-нибудь, что зависит не от него самого, а от других. Взгляни повнимательнее на свою жизнь и разбери, все ли в ней вполне зависит от тебя одного, или же только кое-что находится в твоей власти, а остальное зависит не от тебя?
– Хм, – задумался Лей, поглаживая свой подбородок, – я хочу, чтобы тело мое было здоровым и невредимым, и чтобы оно было красивым и сильным, но ведь исполнение этих желаний не полностью зависит от меня, всегда есть элемент случайности. Я могу заболеть, и даже лекари моего отца не спасут меня.
– Значит, тело твое подвластно не тебе, а чему-то другому, что сильнее его, – серьезным тоном произнёс Симонид, – не от тебя зависит, и чтобы члены твоей семьи и твои друзья были живы и здоровы или, чтобы они были согласны с тобою. Все это не в твоей власти.
– Неужели нет у меня ничего такого, в чем я полновластный хозяин, ничего такого, чего никто у меня отнять не сможет?
– Вникни в самую суть твоей жизни и скажи мне, может ли, например, кто-нибудь на свете заставить тебя верить в то, что ты считаешь ложью?
– Нет, никто этого не может сделать! – уверенно произнес Лонг Лей.
– Конечно, менталисты на многое способны, но и им может противостоять разумный с сильной волей, – добавил Симонид.
– Отец говорит, что я пока еще не готов к изучению ментальных техник защиты, – вздохнул Лей, – но, когда мое обучение закончится, менталисты меня не одолеют.
– Хорошо. Если же исключить элемент ментальной силы, то получается, что в деле верования никто не может подвергнуться извне ни помехам, ни принуждениям. Скажи мне еще, может ли кто-нибудь принудить тебя захотеть сделать то, чего ты решился не делать?
– Тут уже может даже без ментальной силы, – слегка улыбнулся Лей, – если меня вдруг, что, конечно, невозможно, но все же, начнут стращать тюрьмой или смертью.
– А если бы ты не боялся ни тюрьмы, ни самой смерти?
– Тогда другое дело.
– А не в твоей ли власти презирать тюрьму и смерть?
– В моей? – задумался Лей.
– Конечно! А если так, то получается, в твоей власти находятся и твои желания, и нежелания.
– Хм, клянусь Аполлоном, это так! А вот, например, я хочу идти гулять в город, а отец останавливает меня и не пускает.
– Да ведь он что останавливает? Не останавливает же он твоего желания гулять?
– Все равно, он останавливает меня.
– Нет, это не все равно, – усмехнулся Симонид, – желания твои в твоей власти, и никто, кроме тебя, не может их изменить. Тело же твое подвластно не только тебе, но и всяким случайностям:
– Но все же мне помешали гулять, – вздохнул Лей.
– Я тебе и не говорил, что в твоей власти гулять без всякой помехи, – рассмеялся Симонид, – я сказал тебе, что в твоей власти подчиняться желанию гулять или не гулять. Только воля твоя свободна. Как только тебе понадобится помощь твоего тела, то это уже вовсе не в твоей власти. Я тебе это уже сказал. Итак, ты согласен, что никто не может принудить тебя пожелать того, чего ты не желаешь?
– Согласен.
– Могут ли тебя заставить сделать то, чего не хочешь?
– Нет, но могут помешать тому, что я хочу сделать.
– Если ты будешь желать только того, что в твоей власти, то как же могут помешать тебе в этом? И я тебе не говорил, что у тебя не будет помех в том, что от тебя не зависит.
– Неужели я не должен желать даже, например, здоровья или силу?
– Желать, во что бы то ни стало здоровья или силу так же неразумно, как вообще желать всего того, что не от нас зависит. Что от меня не зависит, этого я не могу по своей воле ни приобрести, ни удержать, а посему оно и не принадлежит мне. Я должен побороть в себе всякую зависимость от того, что мне не принадлежит. Иначе я сам на себя надеваю оковы. Я подставлю свою голову под тяжелое ярмо, если привяжусь душою к тому, что не от меня зависит, а от Сущего и что должно неминуемо погибнуть. Люди огорчаются только тогда, когда случается то, чего они боялись. Ты же ничего не бойся, никому не завидуй, живи спокойно, желай только того, что в твоей воле, что честно и что у тебя под рукой.
– А Вы, наставник, считаете ли себя свободным? – лукаво улыбнулся Лонг Лей.
– Видит Сущий, что я хочу быть свободным и всеми силами стараюсь быть таким, – вздохнул Симонид, – но, конечно, я не достиг еще полной свободы. Я слишком еще дорожу своей плотью. Мне слишком еще хочется, чтобы тело мое было невредимо, несмотря на то, что оно уже давно повреждено – своими алхимическими изысканиями я довел его до изнеможения. Однако если тебе нужны примеры разумных, на самом деле свободных, то знай, что такие бывают, а значит, свобода возможна.
– Кто же это?
– Вспомни Серафима Рассекателя. Он был свободен не потому, что родился от свободных родителей, а потому, что освободил себя от привязанности ко всему, что ведет к рабству. Не за что было прицепиться к нему, дабы сделать его рабом. От всего он мог отказаться, ибо был, как бы привязан ко всему лишь самою тонкою нитью. Он говорил: «Я свободен, ибо мне ничего не надо. Тело свое я считаю не своим. Для меня закон Бога – все, а остальное для меня ничего не значит». Он не боялся смерти даже тогда, когда его за это преследовали и грозили ему. Вспоминай почаще жизнь Серафима. Его слова и дела помогут тебе самому достигнуть свободы. Но помни, что если ты на самом деле хочешь сделаться истинно свободным, то ты должен всегда быть готовым отдать Богу то, что ты от Него получил. Ты должен быть готов не только к смерти, но и к самым мучительным страданиям и пыткам. А если ты не хочешь заплатить такую цену за свободу, то ты на всю жизнь останешься рабом между рабами, хотя бы у тебя и были всевозможные мирские почести. Все то, чем так восхищаются, все, ради приобретения чего так волнуются и хлопочут, все это не приносит разумным ни малейшего счастья. Покуда они хлопочут – думают, что благо их в том, чего они домогаются, но лишь только получают желаемое, опять начинают волноваться, сокрушаться и хотеть того, чего у них еще нет. И это очень понятно, ибо не удовлетворением своих праздных желаний достигается свобода, но, наоборот, избавлением себя от таких желаний. Если хочешь увериться в том, что это правда, то приложи к освобождению себя от своих пустых желаний хоть наполовину столько же труда, сколько ты до сих пор тратил на их исполнение, и ты сам скоро увидишь, что таким способом получишь гораздо больше покоя и счастья.