Обожженные языки (сборник)

Паланик Чак

После покупки двух бутылок лучшего вина мой бумажник опустел.

Похоже, чтобы в следующий раз заправиться, придется клянчить у кого-нибудь бензин.

Как только мы сели в машину, Лючи потребовала открыть вино. Мы поехали дальше. За окном сменялись зарисовки из жизни: мальчишки играли в уличный баскетбол – с ящиком из-под молока вместо корзины; девочки прыгали через двойную скакалку; какие-то юные балбесы пили пиво, прикрыв банки бумажными пакетами; на крыльце дома пенсионеры стучали костяшками домино. Лючи держала бутылку на коленях и медленно потягивала вино через зажатую в зубах соломинку. В перерывах между глотками она задумчиво пожевывала

кончик. По радио играл саундтрек из триллера.

«Хочешь ко мне?»

– Это где?

«Где мне вздумается», – написал я.

– Выходит, ты бездомный инспектор недвижимости?

«Банку принадлежат тридцать тысяч домов. Можем поехать в любой из них. Сейчас я живу в особняке на берегу. На Лейк-Шор-роуд в Гросс-Пойнте. Ты бывала там? У меня спальня с чудесным видом на Канаду. И даже причал. Только яхты нет».

– Конечно, едем, – сказала Лючи.

Я взял курс на Мичиган, затем резко свернул на Джефферсон-авеню, едва не врезавшись в автобус. Обветшалые дома постепенно сменялись роскошными особняками с идеально ухоженными лужайками. Эта метаморфоза всегда казалось мне дикой, как галлюцинация.

Я припарковался за церковью Святого Павла. Мы расположились с вином на капоте и стали придумывать комикс. Лючи пила длинными глотками и смеялась по любому поводу.

– Однажды я видела каких-то придурков, которые спускали с балкона банку пива на веревке – ловили зевак. Один бедолага даже запутался.

Я забыл обо всем на свете. Бумага почти закончилась; чернила были на исходе, и мне приходилось облизывать кончик стержня, чтобы ручка писала.

Мы зашагали к озеру, навстречу завывающему ветру. Над головой проплывали облака; изредка показывались звезды. Вскоре мы пришли к скалам. Огни Виндзора на горизонте манили к себе. «Я могу перевезти тебя через озеро в Канаду, – хотелось сказать мне. – Спрячу тебя в багажнике. Там отличная трава. Мы найдем нелегальную работу. Оставим все проблемы здесь».

В итоге у нас получилась серия из четырех рисунков. На первом какой-то человек улыбался расстрельной команде. На втором генерал спрашивал осужденного, есть ли у него последнее желание. Тот отвечал, что хочет напоследок посмеяться. На последнем рисунке осужденный, хватаясь за изрешеченный пулями живот, восклицал: «Ха-ха, убойный юмор!»

У почтового ящика в конце квартала Лючи спросила:

– Ты правда рисуешь комиксы? Я думала, карикатуристы не бывают такими мрачными.

На входной двери висела бумажная салфетка с надписью: «В детстве я думал, что рай – это большой особняк у озера. Жаль, тогда я не знал, что туда легко попасть – достаточно просто вскрыть замок».

Все дома открывал общий код – 3669. Внутри «нашего» не было мусора и следов человеческой жизнедеятельности. Изящную лепнину на стенах покрывал слой пыли. Я разложил матрас в бальном зале. Мы принялись танцевать и допивать вино. Лючи пела. Потом мы оба упали на матрас. Она оказалась сверху и поцеловала меня первой – сначала нежно, потом настойчиво. Ее дурманящее дыхание пахло спиртом и крепким табаком.

– Так хочется верить, что мир милосерден.

Мы уснули под широким окном. Несмотря на ледяной сквозняк, нам было тепло: я обнимал ее руками за плечи, а она обвила мои ноги своими. Я попробовал дышать ей в такт и через мгновение отключился.

Меня разбудил протяжный стон буксира, заводящего баржу в порт. Я открыл глаза и понял, что прошло уже немало времени. В лицо бил яркий свет нового дня. Голова раскалывалась. Кожа превратилась в ледяной панцирь.

Костюм из «секонд-хенда» треснул по швам. На ладони чернилами были выведены слова: «Пожалуйста, не уходи. Я люблю тебя». Не помню, когда я их писал.

Я перекатился на бок. Лючи не было. Я встал и пошел справить нужду в замерзший туалет. Затем выглянул во двор из окна спальни на втором этаже. Почтальон разносил газеты, школьный автобус собирал детей. Я быстро пробежался по остальным комнатам.

На двери черного хода ярко-зеленой краской было написано: «Прости».

Я распахнул дверь настежь и выбежал на улицу, топча грязными ботинками безупречно ухоженный газон. Я попытался крикнуть, но изувеченная гортань захрипела, как умирающий зверь. Ограды у дома не было; к длинному причалу вела тропинка. Желтый сарафан Лючи висел на шесте, трепеща на ветру. В машинах ехали ни о чем не подозревающие люди. Мое сердце раскололось на куски. Озеро показалось омутом нескончаемых слез. Я бросился ему навстречу; ледяная вода обожгла ступни, затем все тело. Словно родившись заново от шока, я ринулся в беспощадные волны. Без нее я не намерен возвращаться.

Брайан Хоуи

Велик [29]

В начале лета вдруг непременно занадобилось покрасить велосипед-внедорожник в алый цвет. Моя жена, Джен, уверяла, будто алый – тренд сезона, а Тиму непременно нужен был ярко-красный велик для «крутизны».

– Через пару лет он эту «крутизну» забросит, – сказал я.

– Ну и пусть, но сейчас-то ему десять, – ответила жена. – Сейчас ему нужен красный велосипед.

Тим выбрал краску. С помощью старой отцовской пескоструйки я снял старую «некрутую» краску. Затем нанес два слоя грунтовки, чтобы новый цвет держался. Дальше белую основу, чтобы скрыть грунтовку, а потом уж красный. Красил я из краскораспылителя, а более темные полосы наносил вручную, длинными мазками. И, наконец, прозрачный лак – для закрепления и блеска.

29

Bike. Bryan Howie, copyright © 2014. Перевод Екатерины Костиной.

Ездить потом нельзя было целую неделю, а Тима послушать – так мы его не велика, а еды и воды лишили разом. Нельзя кататься – так и вовсе ничего нельзя делать. Даже видеоигры и телевизор только отвлекали парня от главной цели в жизни – велопокатушек. Но мы-то знали: вот просохнет краска, и велосипед снова будет заброшен. Так, разве что разок прокатится, если надоест играть в компьютер и смотреть телик.

Велик получился – загляденье. Непрофессиональная окраска, конечно, несколько подтеков тут и там, но и не сказать, что дома в гараже раскрасили.

Мой отец и для меня такое делал. Красил по необходимости. Каждый год по весне мой собственный велик делался очень красивым, а к осени краски тускнели. В те годы и краски были другие, да и Тиму, пожалуй, не особо интересно кататься по болотам и пролескам. Правильное дерево на хорошей скорости способно содрать краску с велика быстрее, чем муравьи обглодают кожу с жареной куриной ножки.

В то утро, когда Тиму снова разрешили сесть на велик, он выскочил из дома чуть ли не с рассветом. Мы с Джен завтракали. Я пил кофе, Джен потягивала диетический молочный коктейль. Она всегда сидела на диете, хотя и так была худая. А может, потому и была худая, или заранее боялась того, что может съесть потом, в течение дня.