Обратная перспектива
Шрифт:
Жена была права, когда ругала, что он мало разговаривает с нею.
– Женщина всегда права, – поддержал Жибрунов, и Борболин не удивился его вмешательству в мысли.
– Да, да! – подхватил он. – Но ведь и не совсем, а?
– Конечно. Все дело в уровне: на своем она права безусловно, а приподними планку…
– Вот-вот! Уровень, точка зрения…
– Но в том-то и дело, что всегда приходится общаться с женщиной на ее уровне. Заведомо проигранная ситуация. Так крепко стоят они на земле.
– Еще бы. А у нас-то, на том уровне, такой точки опоры нет. Но ведь и им нельзя же так.
– Ну,
– А самое страшное, – застыв взглядом на поднятой рюмке, Борболин сморщился в древнегреческую маску, – что я ничего не чувствую. Ничего. – Рука его кочегарно забросила жидкость из рюмки в рот. Маска сменилась на другую, из финальной сцены. – Понимаешь?
Жибрунов на выдохе кивнул. Еще бы он не понимал!
Как хорошо все-таки, что бы там невнятное ни крылось за обозримым горизонтом, когда здесь, рядом, тебя кто-то понимает.
– Но – ни слова. – Борболин переживал катарсис. – Она – замечательная женщина.
– Женщина… – не совсем точным эхом отозвался Жибрунов.
– Нет, ты не прав, – осмелел Борболин. – Я не потому, что выпил. Она действительно…
– Да я знаю. Редкая жена.
Жибрунов вздохнул, приподняв плечи. Он уже подустал, скованный необходимостью попадать в блуждающую десятку, и с облегчением услышал:
– Ладно. Все. Почитай лучше что-нибудь.
Борболин оперся щекой о кулак. От «не жалею, не зову, не плачу» подкатывали слезы, но «упоение в бою и бездны мрачной на краю» высушивало их мужественным огнем.
– Да… – вздыхал Борболин («На свете счастья нет…»). – Точно…
– Не огорчайся, Коля. – Жибрунов накрыл его руку ладонью. – Как говорил Толстой, все образуется.
Борболин обмяк, тепло и необыкновенно стало, что его назвали по имени. Он привык даже от жены слышать бульканье своей фамилии, а имя прозвучало так нежно, ласково. Он умилился собеседнику и самому себе.
– Будет и на нашей улице… – и, чтоб не заплакать, сгреб в кулак фужер. Фужер ожил, но не долго мог вынести это непривычное стеклу агрегатное состояние. Жибрунов подобрал осколки и попытался спрятать их в карман.
– Ну что, мальчики? – монументально выросла рядом с их столиком официантка.
– Он – настоящий поэт, – сказал Борболин невпопад.
– А он – композитор. Ищет звук разбивающихся надежд.
– Вот именно! – Борболин обрадовался здравому объяснению.
– Композитор, – не совсем поверила официантка. – Два рубля, – и сразу раскрыла свои карты: – А то милицию зову.
– Хоть три, – спасовал Борболин, и официантка сорвала банк.
Жибрунов добрался до «бросьте же борьбу», но Борболин его уже не слышал – он уже почувствовал. Только не было ни сил, ни времени, чтоб обрадоваться этому как факту, потому что и факта не было. Это уже не факт биографии, когда поглощает и сминает человека, а что-то похожее на судьбу, которой противопоставить нечего, кроме жалобы, слез, саркастической усмешки, обреченного вызова. Вот он, напротив себя: пустота в обводе костюма, черная дыра, куда бездонно ссыпаются мысли, чувства, разбитые надежды. Все стало больно и отчаянно.
– Слушай, пойдем куда-нибудь?
– Куда? – готовно отозвался Борболин. Идти, действовать, доказать.
– Ну… – Жибрунов неопределенно покрутил
Очутившись на улице, Борболин ощутил подъем и выскочил на мостовую. Махал рукой проезжавшим машинам, яростно грозил вслед ускользавшим габаритным огням. «Сейчас, сейчас!» – кричал он Жибрунову, но автомобили огибали его, не останавливаясь. «Давай сюда, дорогу перекроем!» Он подбежал к тротуару, за Жибруновым, но того не было видно.
– Чего там перекрывать, я подвезу, – посочувствовал какой-то мужик в форме.
Борболин даже не обрадовался нечаянной удаче. Так и должно быть.
– Сейчас, погоди, только Жибрунова… – Показалось, тот мелькнул у входа. – Сеня! – Нет, показалось.
– Ладно, обойдемся без Сени. Полезай.
Машина стояла тут же. Милиционер подсадил Борболина и сел сам. Борболин наклонился к шоферу через окошко:
– Едем к жене! – Решение пришло только сейчас, но было единственно верным.
– И мне к жене… – еле выговорил из темноты кто-то напротив.
– Да ты… я тебе за свою жену… – Борболин рванулся к его лацканам, но пока отыскивал их у ватника, невидимая сила отбросила его назад на жесткое сиденье.
– Без рук! Все к женам попадете. К теще на блины. – Старшина гордился, что не потерял чувства юмора на своей тошнотворной работе.
И тут Борболина вырвало.
Когда пришла бумага из вытрезвителя, Борболина решили разобрать на профсоюзном собрании. Почему-то вообще приняты собрания, на которых разбирают, но никто не догадался ввести каких-нибудь разбираний, чтоб собрать.
Конечно, Ираида Степановна первой вступила в открытый бой с распущенностью и хулиганством, вставляя давно забытые термины. Обилие раздумчивых междометий делало ее речь похожей на осмысленную. Начальник высказался, как всегда, весомо и аргументированно. Слова его были безошибочно верны.
Борболину было тошно и стыдно. Провалиться сквозь землю мешала только неуместная честность третьего закона Ньютона.
Большинство, по обычаю, предпочло бы отмолчаться, но боевитый задор пожилой женщины, а также содержательность выступления начальника оживили массы и многих заставили высказаться. Раздавались, правда, и соглашательские голоса, но в основном осуждение было единодушным. Даже Жибрунов не удержался, что это все же безобразие. Единогласно постановили лишить премии и не давать отпуска летом – только Ираида стояла за более решительные меры, да один из техников, разобранный в прошлый раз, воздержался.
Борболин обрадовался, когда все наконец закончилось. Но радость была непродолжительной – стоило вспомнить, что говорили о нем. А вспомнить стоило, потому что говорили справедливо. Только все равно это не укладывалось в голове, а постоянным ванькой-встанькой вывертывалось из скользких пальцев стыда «не может быть». А потом снова со спины слезала кожа, когда он понимал, что и пьяным, и хулиганом, и в милиции был он сам. Что ж, возмездие по заслугам. Хотя могли бы ограничиться и одним каким-нибудь взысканием. Ведь никто даже не поинтересовался, что и как на самом деле случилось, в голову никому не пришло. Но мог хоть намекнуть Жибрунов. И ведь сам тогда был с ним, сам пил и даже на его деньги. Хоть дело совсем и не в деньгах.