Обратная перспектива
Шрифт:
Три дня, от утренней зорьки до вечерней, он перекапывал участок, выворачивал попадавшиеся валуны, насыпал и подравнивал гряды, сеял семена в продольные и поперечные – по науке – борозды. Лопата яро сверкала, но ее лезвие не ранило – свежие пласты лишь слегка вздрагивали, оживая от ласкового прикосновения воздуха. Стосковавшаяся земля, не утоленная дикими травами, готовно и благодарно подавалась навстречу. И труд свой он видел уложенным впрок в ровные, высоко поднятые (место было болотистым), засеянные будущим прямоугольники, которые в завершение щедро поливал, благо неподалеку оказалась яма, полная вытаявшей водой.
С сожалением
«Жуткая смерть», – содрогнулся он. Солнце кричащей полосой разлилось по горизонту. Он долго мыл руки и старательно прополоскал носик лейки.
Ночью, в душно натопленной времянке, ему стало худо. Сердце сжималось, исчезая, а лекарств он не прихватил, понадеясь на свежий воздух и здоровое дело.
К утру боль отступила, лишь постукивало в висках, да временем темнело перед глазами. Тяжелая работа была позади, он ходил вокруг лачуги, кое-где подбивая гвозди, наносил хворосту на растопку и с глуповатой надеждой косился на засеянные гряды, а потом молился на небо, чтоб не посылало дождя и привелось полить самому.
Головастики – что ж, мало ли попадается с водой личинок, инфузорий, паучков, прыти которых не углядишь. Мало ли живого вообще уничтожаешь за жизнь – выпивая, съедая, растаптывая, не заметив.
Однако перед тем как набрать воды, он гулко хлопнул в яму лейкой, предупреждая. Но как медленно и осторожно ни опускал ее, на дне уже полоскались двое самых резвых, и пришлось вылить их назад. Он начерпал воды ковшом и, обретя покой, снова радовался, как темнеет и веселеет земля, насыщаясь летучим леечным дождем.
Тяжелой волной докатилось: не так.
Она не спешила откликаться на первый, хоть и тревожный зов. Волны сходились, пересекались и, бывало, поглощали возмущение иль угасали сами собой. Она терпеливо перемогалась, хотя оттуда не утихало, и продолжала следить остальное, направляя отчаянью нужную помощь.
Но та тревога уже устоялась, грозя застареть в исказившихся связях. Проявление тупо уничтожало себя, и потому становилось невмочь, и жизнь взывала, требуя строя. Пора. Она тяжело развернулась туда.
Обратная вспышка прострелила ее саму, и, без расчета тратя силы, она крушила непорядок, превозмогая волей боль и разлад. Облегчающей вестью повеяло встречь. Ответные волны гасили боль, и та, соскользнув, затихала безвредно.
Но где-то снова всплеснула беда, и она, переждав, обратилась туда, богатая мощью правой победы.
Воротясь в город, он записал философическую притчу:
– Что, Авдеич, будет сегодня дождь? – спрашиваю я соседа.
Он глядит под ноги, плюет на скукоженный палец и задирает голову кверху.
– Дожжа бы надоть. Кой день вёдро стоить.
– Раз вёдро – беремся за ведра, – улыбаюсь я.
Авдеичево чутье да опыт не обманут. Мужик он въедливый и привередливый – настоящий
– Што оны, тудыть, в вулицу загинаются? Аль бегуть от справных хозяевов?
– Ну, Авдеич, не стрелять и есть, – пробовал я отшутиться.
– Не, соседко. Уж как спервоначалу поведешь ряд – так оно и будеть.
– Оля, ты слышишь? – поразился я. – Какая верная мысль, правда, Оля?
Счастливыми глазами смотрела Оля на меня.
– Добро горазд, – похвалил Авдеич, когда я, употев, выправил-таки гряды.
И теперь придется, видно, таскать воду из пруда. Впрочем, огород наш небольшой, и воды требуется не много. Но к концу поливки я замечаю нечто, от чего мурашки бегут вдоль позвоночника (хорошо, хоть Оля не видела!), подхватываю лейку и бегу к соседу.
– Гли-ко, Авдеич! – Уже не сдержать накатившей смеси чувств: непоправимости содеянного, обвинений себе и постыдной брезгливости.
– Ну-у, – задумчиво тянет сосед, разглядывая слизистые волконца продавленных сквозь дырки головастиков.
– Я ж не хотел, – тупо повторяю я. – Что ж теперь делать?
– А што те делать? Выколоти да и пользовайся.
– Да я об этих!
– Об головастых-то?
– Ну да, ведь жалко!
– Да вон их, пруд пруди. А мало те лягух – своих подарю, – мудро заключает он.
Прочитав это, приятель-медик проницательно спросил:
– Ты что, и в самом деле так закомплексовал?
– Отчасти творческий вымысел, – смущенно хохотнул он. – Поначалу, правда, старался их вылавливать, а потом рукой махнул. И стучишь по воде, и кричишь – где там, так и прут в лейку.
– Понятно. Ослабленный инстинкт самосохранения. Представь, сколько б их развелось, будь он хотя бы как у человека.
– Вот-вот!
– Ну а кто такая Оля?
Бумага не вынесет разряда, какой послала она тогда. Лишь наши земные траченые нервы способны выдержать такое.
Перекресток
Писец сам избрал это место на перекрестье дорог и был им доволен. Каждое утро вскоре после восхода солнца он раскладывал свой небольшой столик и ременчатый стул и, очинив перья, ждал, когда потребуется его помощь. Люди охотно шли к нему – он выслушивал внимательно и сочувственно, и одолевавшие их тяготы и заботы, изложенные его пером, становились столь же ясны, как его четкий почерк. В конце дня он передавал людские взывания являвшемуся к тому времени леноватому гонцу. И если прошение, писанное им, не имело действия (что случалось чаще всего), люди склонны были отнести неуспех на счет сложности дела, нежелания властей разобраться в нем, а то и просто нерадивости посыльного, и сохраняли ревнивое доверие к своему писцу.
Конец ознакомительного фрагмента.