Образование Русского централизованного государства в XIV–XV вв. Очерки социально-экономической и политической истории Руси

Черепнин Лев Владимирович

О «московской рати» сохранились сведения и в более поздних докончаниях московских великих князей с удельными XIV–XV вв.: «а московская рать ходить с моимь воеводою, как и переже сего» [1493] ; «а московьская рать ходит с моим воеводою, великого князя, как было переже сего» [1494] . Из этих текстов междукняжеских соглашений явствует, что горожане обладали определенной привилегией и в военном отношении.

В заключение несколько затянувшегося анализа условий княжеских договоров об охране некоторых привилегий московских горожан надо сказать, что общая историческая тенденция процесса образования Русского централизованного государства, как государства крепостнического, не могла не сказаться и на истории городов. Великокняжеская власть в своей политике централизации должна была считаться и считалась с интересами горожан, признавая за ними определенные права и закрепляя их в своих грамотах. Но с образованием централизованного государства крепостническая политика правительства затронула и города. В этом отношении интересно сопоставить договор Дмитрия Донского и Владимира Андреевича 1389 г. с одним документом начала XVI в. В 1502 г. Иван III велел передать великой

рязанской княгине Агриппине, чтобы она позаботилась о найме десяти казаков для проводов по Дону члена посольства, приезжавшего в Москву от кафинского султана, — Алакози. При этом московский великий князь запретил посылать из Рязани на Дон служилых и торговых людей. Первые должны исполнять военную службу, вторые — оставаться в городе. «И ты бы, — говорится в наказе, составленном от имени Ивана III, — у Олакозя десяти человеком ослободила нанятись казаком, а не лутчим людем, а лутчих бы еси людей, и середних, и черных торговых на Дон не отпущала ни одного человека, того деля: занеж твоим людем служилым, бояром и детем боярским, и селским людем служилым, быти им всем на моей службе. А тем торговым людем, лутчим и середним и черным, быти им у тобя в городе». Далее в цитируемом документе речь идет о наказании ослушников великокняжеского указа. «А заказала бы еси своим людем лутчим и середним и молодым накрепко, чтобы ныне на Дон не ходили; а ослушается, а пойдет кто без твоего ведома, и ты бы тех людей велела ворочати да их бы еси велела казнити. А уехал будет которой человек на Дон без твоего ведома после заповеди, и которого у человека остались на подворье жона и дети, и ты бы тех велела казнити; а не учнешь ты тех людей казнити, ино их мне велети казнити и продавати» [1495] .

1493

Там же, стр. 39, № 13; стр. 71, № 27.

1494

Там же, стр. 131, 134, 137, 140, № 45; стр. 171, 174, № 56; стр. 182, 185, № 58.

1495

Сб. РИО, т. XLI, стр. 413, № 81.

Запрещение служилым и посадским людям уходить на Дон вызвано тем, что дело происходило во время войны Русского государства с Великим княжеством Литовским. Надо было крепить оборону. И в то же время видно, что и общая линия московского правительства (независимо от международной обстановки данного конкретного момента) уже иная, чем в конце XIV в. Если в договоре Дмитрия Донского с Владимиром Андреевичем 1389 г. князья договариваются о сохранении привилегиймосковских горожан в области выполнения военной службы, то в наказе 1502 г. речь идет о выполнениирязанскими горожанами их повинностипо городовой обороне.

§ 13. Политическая идеология горожан

Вопрос о политической идеологии горожан XIV–XV вв. очень сложен. Я не буду затрагивать всех сторон данного вопроса. Я коснусь лишь двух моментов этой большой проблемы, именно — отражения в политической идеологии горожан: 1) процесса формирования централизованного государства; 2) процесса складывания русской народности.

Первый момент, как мне представляется, лучше всего может быть раскрыт на материале, характеризующем восприятие горожанами (и прежде всего купечеством) русской действительности через призму того, что они видели в других странах.

Политическое объединение русских земель в XIV–XV вв. и образование Русского централизованного государства сопровождались расширением международных, внешнеполитических и культурных связей Руси. Показателем этого являются, в частности, путешествия русских людей за границу и их записки о своих странствованиях. Подобные записки служат источником для изучения разных вопросов, но одна их сторона привлекает особенное внимание. Это — отношение русских людей к различным явлениям, с которыми они сталкивались на чужбине и которые они оценивали с точки зрения своего интереса к аналогичным или сходным явлениям, имевшим место на их родине. Вовсе не обязательно, чтобы русский путешественник прямо сопоставлял (или противопоставлял) факты и события социально-экономической и политической истории Руси, современником и непосредственным участником которых он являлся, с тем, с чем ему приходилось сталкиваться за границей. Но и самый выбор фактов для записи на страницах «Хожений» и «Странников», и характер их освещения часто указывают, что путешественники невольно фиксировали внимание на тех сторонах жизни иноземцев, из которых они могли что-то почерпнуть для себя. Поэтому так важно приглядеться к описаниям путешествий на Восток и Запад с двух точек зрения: 1) что считают нужным отмечать авторы и 2) как они освещают привлекаемый материал. Многое из того, о чем пишут лица, побывавшие за пределами Руси, рассказывая об экономике, социальных отношениях, внутренней и внешней политике государств, которые они посетили, имеет то или иное, прямое или косвенное, отношение к явлениям, связанным с процессом складывания единого государства на Руси. Отталкиваясь от русской действительности, авторы «Хожений» и «Странников» с точки зрения этой действительности воспринимают и то, что происходило в других странах.

Наиболее интересны записки о путешествиях, авторами которых являются горожане. Новгородский житель (по предположению М. Н. Сперанского, принадлежавший к числу зажиточных торговых людей) Стефан отправился с восемью спутниками в Константинополь «поклонитися святым местом…» Путешествие Стефана относится, по-видимому, к 1348–1349 гг. [1496]

Что привлекало в первую очередь внимание этого путешественника, попавшего в чужую страну? Будучи человеком религиозным, он прежде всего интересовался теми «святынями», которые в изобилии были сосредоточены в Константийополе, он усердно посещал многочисленные церкви и места, связанные с какими-либо достопримечательными событиями церковной истории. Он охотно и подробно записывал все легенды и предания религиозного происхождения. Но кругозор русского путешественника был много шире, не ограничиваясь интересами церковно-религиозного характера.

1496

М. Н. Сперанский, Из старинной новгородской литературы XIV века, М.-Л., 1934, стр. 40, 45, 50; И. Сахаров, указ. соч., стр. 49, 51, 54.

Прибыв из такого крупного ремесленно-торгового центра,

каким был Новгород, Стефан живо воспринимал все, относящееся к городскому строительству, живописи, архитектуре [1497] .

Весьма вероятно, что Стефан не прошел мимо достижений каменного строительства, мозаики и иконописи за границей потому, что эти отрасли ремесла и художественной деятельности быстро развивались в XIV в. и на Руси и заграничный опыт мог быть полезен русским мастерам.

Внимание Стефана, как обитателя портового города, привлекает гавань Константинополя с решетчатыми металлическими воротами («ту сут врата городная железна, решедчата, велика велми; теми бо враты море введено внутрь города»). В этой гавани он имел возможность наблюдать военный флот, состоявший из больших 200-весельных и 300-весельных кораблей, стоявших на якоре во время бури: «В тех судех по морю рать ходить; а оже будет ветр, а ини бежат и гонят, а корабль стоит — погодия ждеть» [1498] .

1497

М. Н. Сперанский, указ. соч., стр. 51, 56; И. Сахаров, указ. соч., стр. 51, 53.

1498

М. Н. Сперанский, указ. соч., стр. 55; И. Сахаров, указ. соч., стр. 53.

Из описания путешествия Стефана совершенно очевидно, что он с большой любознательностью изучал все то, что связано с укреплением обороноспособности страны, усилением ее военной мощи. Он побывал в монастыре при церкви св. Дмитрия, находившемся у моря, недалеко от городской стены, и вспомнил и записал предание о том, как «приходил Хозрой царь перскы с ратью к Царюграду» и уже готов был взять город, но (якобы при помощи иконы богородицы) город был спасен: на море началось волнение, и вражеские корабли разбились о городскую стену; только сохранившиеся еще доселе кости неприятелей напоминают о их гибели [1499] .

1499

М. Н. Сперанский, указ. соч., стр. 55–56; И. Сахаров, указ. соч., стр. 53

Для того чтобы государство было сильно в военном отношении, необходимо укрепление его политического единства под сильной монархической централизованной властью; очевидно, этой мыслью проникнуты те описания памятников скульптуры, изображающих выдающихся византийских императоров прошлого, которые дает Стефан. К числу этих памятников относится колонна царя Константина: «…Ту же стоить столп правовернаго царя Константина от багряна камени, от Рима привезен, на въерх его крест…» Наряду с колонной Константина Стефан описывает триклиний Юстиниана (на месте существовавшего когда-то дворца Константина), окруженный стенами, превышающими по своим размерам городскую крепость: «Ту же двор нарицается Полата правовернаго царя Констянтина; стены его высоки велми, выше городных стен, велик, граду подобен…» [1500] . В глазах Стефана эти грандиозные стены, возвышающиеся над городом, по-видимому, символизировали могущество и величие монархии Константина. С таким же пафосом говорит Стефан о статуе Юстиниана, поразившей его своими размерами и величественным видом: «ту стоить столп чюден вельми толстотою и высотою и красотою, издалеча смотря видети его, и наверх его седить Иустиниан Великы на коне, велми чюден, аки жив, в доспесе сороцинском…» Стефан не случайно фиксирует свое внимание на всех эмблемах императорского достоинства, вошедших в композицию колосса Юстиниана. В его воображении эти эмблемы, по-видимому, воплощают политический смысл: сильная власть — гроза для всех, кто хочет посягнуть на целость государства, — для инициаторов феодальных смут, для внешних захватчиков («грозно видети его [Юстиниана], а в руце — яблоко злато велико, а вь яблоце крест, а правую руку от себя простре буйно на полъдни, на Сороцыньскую землю, к Иерусалиму») [1501] .

1500

М. Н. Сперанский, указ. соч., стр. 53, 55; И. Сахаров, указ. соч., стр. 52–53.

1501

М. Н. Сперанский, указ. соч., стр. 51; И. Сахаров, указ. соч., стр. 51

Если верна данная выше интерпретация замечаний Стефана о виденных им памятниках и правильно охарактеризовано его политическое мировоззрение, то можно сделать вывод, что среди новгородского купечества рассматриваемого времени были сторонники политического единства Руси.

В Новгороде, крупном экономическом центре, связанном с Западной Европой, была благоприятная почва для проявления религиозного вольнодумия. И, по-видимому, не случайно, увидев в константинопольском Софийском соборе одну икону, Стефан вспомнил сохраненный церковным преданием легендарный эпизод из истории иконоборческого движения: «поганый иконоборец» поставил лестницу, желая «съдрати» с иконы венец, «святая Феодосиа» опрокинула лестницу и «разби поганина», «и ту святую заклаша рогом козьим» [1502] . Сам Стефан, по-видимому, был сторонником ортодоксального православия, и с его стороны не видно сочувствия иконоборцам.

1502

Там же.

Для мировоззрения Стефана характерно представление о полезности установления связей между Русью и другими странами (прежде всего православными). Рассказывая о своей беседе с константинопольским патриархом Исидором, Стефан с удовлетворением отмечает, что он «велми любить Русь». Он специально подчеркивает тот факт, что из Студийского монастыря в Русь посылали «многы кныги». С интересом Стефан относился не только к православным иноземцам, но и к лицам, исповедовавшим другие веры [1503] .

1503

М. Н. Сперанский, указ. соч., стр. 52, 55–56; И. Сахаров, указ. соч., стр. 51, 53.