Обреченные на гибель (Преображение России - 1)
Шрифт:
– Амурейцы, конечно, а то кто же!
– отозвался Иртышов, хмыкнув.
– О своих амурах и писали с большим красноречием!..
– Амореец же был и Сампсон, - обернувшись к нему, продолжал о. Леонид, - который ослиной челюстью побил тысячу филистимлян.
– А вы видели когда-нибудь ослиную челюсть?
– весело полюбопытствовал Иртышов.
О. Леонид поглядел на него, вздохнул, собрал в кулак бороду, но не отозвался.
– Зачем это вздумалось вам - из-за границы и опять в наш город? спросил тем временем студент, испытующе глядя на Ваню.
– Зачем?
–
– От-дох-нуть?.. От каких это трудов, - позвольте узнать?
Показалось Ване, что он даже грушу проглотил не прожевавши, чтобы успеть это вставить.
– От каких? А вот попробуйте поворочать мои гири, - узнаете от каких!
– улыбнулся Ваня.
– Гири нужны, чтобы вешать...
– только начал было что-то свое Иртышов, но Синеоков перебил его быстро:
– А веревка тогда на что?
– Не хотите ли еще чаю?
– нежно спросила Иртышова Прасковья Павловна, но отвлечь его чаем не удалось.
– Веревка?.. Когда на нашей улице будет праздник, жестоко мы кое-кого тогда... высечем!..
– и посмотрел почему-то на Эмму.
– Ваня!.. Ваня!.. Он нас... высечет!
– визгнула от смеха Эмма.
Ваня же не спеша поднялся со стула, привычным движением расстегнул и сбросил бархатную куртку, и остался до пояса только в трико тельного цвета, показав такие сампсоновы мышцы, что все ахнули.
– А ну-ка, попробуйте высечь, - добродушно поглядел он на Иртышова и сложил на груди руки.
Поднявшаяся рядом с ним Эмма, закусив губы, имела такой решительный, боевой вид, как будто хотела без разбега вскочить на стол, а потом тут же - гоп-ля!
– перескочить через голову Иртышова.
Ваня еще только думал, как может отозваться Иртышов на его вызов, но тот вдруг сказал задумчиво:
– Цирки и театры надо будет всячески поощрять: это прекрасный способ воспитания масс.
– Ты слышишь, - ну?
– Ваня? Он нас не будет высечь!
– радостно вскрикнула Эмма.
– Теперь ты можешь надевай свой костюм!
И все захохотали кругом.
Ваня щегольнул еще раз своими бицепсами и медленно натянул куртку снова.
– Од-на-ко!
– покрутил головою Синеоков.
– Как вы думаете, отец Леонид, нужна ли такому молодцу ослиная челюсть?
– Да-а-а... Это мощь!
– Нет, все-таки о тысячу дураков кулаки голые обобьешь, - серьезно отозвался Ваня: - И какая бы ни была плохонькая челюсть ослиная, она не помешает, а очень поможет.
– Это вы что же, по опыту знаете?
– ввернул Иртышов.
– Исключительно по опыту!.. Что бы ни было зажато в руке, хоть пятак медный, - удар будет гораздо сильнее.
– Ну вот!.. Ну вот!..
– почти обрадовался о. Леонид.
– Вот что говорят сами Сампсоны!
– и посмотрел на Иртышова торжествуя.
Но Иртышов задорно подхватил вызов.
– Сампсоны - продукт усиленного питания... В селе, например, у кого сыновья крупнее? У кулаков!.. А вот в селе Коломенском под Москвой живал когда-то царь, тишайший до глупости, и выкармливал там дубину в сажень росту, - Петра, прозванного
– Чего, - увы!
– не удалось сделать Екатерине, тоже Великой, подхватил Синеоков весело: - Плюгав вышел у ней Павел, - это на царском-то столе!
– А что царского в Николае?
– неожиданно спросил Дейнека, всех обведя тусклым взглядом.
– Не Сампсон и не царь... Мозгляк забубенный... И говорят, пьяница...
– Э-э, господа!
– недовольно поморщился Иван Васильич.
– Прасковья Павловна, - вам это ближе, - предложите Андрею Сергеичу пирожного!
– Чтобы рот заткнуть!
– подхватил Иртышов.
– Отец богатырь был, а сынишка вышел мозгляк, - почему?
– продолжал, возбуждаясь, Дейнека.
– Ему бы шахтером быть, - пропивал бы субботнюю получку... пока кто-нибудь кишок бы не выпустил... Самому-то ему уж куда!..
– Я не могу этого допустить!
– строго сказал Иван Васильич, но Дейнека продолжал, окрепнув в голосе:
– Шахту "Софья" кто взорвал? Рабочий Иван Сидорюк... Такой же мозгляк... с такой же чалой бородкой... В волосах кудлатых пронес в шахту спички-серники и папироску!.. Кто оказался виноват в этом?.. Я, инженер Дейнека. Почему я виноват?.. А потому, что не поверил мне Сидорюк Иван, что спичкой может взорвать он шахту... Я виноват, хорошо... пусть!.. Но я не женат, у меня нет сына... Иртышов был женат, имеет сына тринадцати лет... Он говорил вчера: хулигана и вора!.. Почему?
– Сын ему не поверил... Кто виноват?.. Иртышов!
– Вот!.. Так!.. Вот!..
– одобрительно вмешался Иван Васильич. Спорьте!.. Доказывайте... Выходите из апатии... Вам это очень полезно!.. Хотите, я вас в комнату Иртышова помещу, а господина Синеокова, батюшка, к вам?.. Да, так мы и сделаем... Прасковья Павловна, переместите их завтра!
А Иртышов вытянул указательный палец длиннейшей руки в сторону Дейнеки:
– Вот видите, - вам же и оказалось полезно, что сын у меня хулиган и вор!.. Вроде гофмановских капель это вам!.. Кушайте на здоровье!.. А кто из него сделал хулигана и вора?
– Общество, его воспитавшее!.. В мое отсутствие... Я в ссылке был!.. Да, именно, - хулиган и вор... и вымогатель!.. Обирал меня, иначе грозил донести... От него я из Москвы уехал.
– Хорошенький сынок!.. За-вид-ный!
– фыркнул Синеоков, и вслед за ним захохотала Эмма, и с большим любопытством Ваня пригляделся к рыжему, а тот, заметив это, вскочил свирепо:
– Смешно вам?.. Дико, а не смешно!.. Дико то, что вам это смешно!.. Нет у меня времени заниматься такими мелочами, как какой-то гнусный мальчишка, и не было!.. Но все-таки... все-таки он не такая труха, как вы!..
Дарья брала уже раз подогревать самовар, - теперь вошла за тем же самым снова. Из всех лиц в этой комнате это было самое брезгливое, самое недовольное лицо: тяжелое, раскосое, оплывшее, полное самых мрачных мыслей. Она пила исподтишка на ночь, а Прасковью Павловну ненавидела за то, что ходила она в белом и сидела за столом, как барыня, - и теперь, войдя, отнюдь не заботливо, а очень угрюмо и враждебно кивнула ей на самовар: