Обреченные на гибель (Преображение России - 1)
Шрифт:
– Дозоры усилить!
– скомандовал влево кто-то верхом, и только по голосу узнал Худолей батальонного Кубарева.
– До-зор-ных!
– повернулась в испуге голова пирогом.
– Патронные двуколки вперед!
– откуда-то спереди, и потом голос Кубарева:
– Вперед двуколки патронные!.. Жива-а!..
И сразу затарахтели колеса двуколок, устремляясь вперед, в бой, а солдат на козлах протянул горестно:
– Патронные!.. Э-эх!..
– и махнул левой рукой коротко, но совершенно безнадежно.
– Ничего не понимаю!.. А пулеметная команда наша?..
–
– Пошла с первым батальоном...
И вдруг добавил Перепелица:
– Раз неприятель наступает, он по железной дороге должен наступать, а это ему зачем?.. Ему вокзал нужен.
– Может быть, вокзал защищает кавалерия?
– догадался Иван Васильич.
– Сколько же той кавалерии!.. Кавалерии - ей бы здесь место, а нас бы туда...
Но тут потянуло скверным запахом сзади, и Перепелица добавил:
– Бочки, должно быть, со свалок едут.
– Вот тебе на!.. А вдруг их остановят?
– Удовольствия мало...
Спереди еще грохнул пушечный выстрел...
Минут через десять, хотя и странно было это слышать, но ясно стало и Ивану Васильичу, один за другим два орудийных выстрела раздались дальше, чем первые; потом двинулись снова вперед солдаты, а обоз стоял еще минут десять, пока не подъехал ординарец и не крикнул передним подводам:
– Командир полка приказал медленно двигаться!
– Как?.. Медленно или немедленно?
– не дослышал Иван Васильич.
– Это ведь все равно, - отозвался Перепелица и - шинель все-таки горбом - зашмурыгал к лазаретной линейке.
Опять началась ария звонких колес на шоссе.
– Поэтому, выходит, наши погнали его, вашескородь?
– обернулась с козел мудреная голова в фуражке, растянутой спереди назад.
– Столько же я знаю, сколько ты, - кротко ответил Иван Васильич, потому кротко, что с этим новым движением представилась ему вдруг Еля, то милое лицо, какое было за обедом вчера, когда она сказала важно: "Я хлопочу о Коле!.." Почему-то он не спросил ее тогда, у кого она хлопочет, - не успел спросить... Может быть, у губернатора?.. Может быть, она просто пошла к нему на квартиру?.. Добыла какое-нибудь письмо, чтобы войти в губернаторский дом, а там... сказала что-нибудь слишком резкое и арестована за это?.. Конечно, арестована при полиции, только для острастки, и будет выпущена утром... Плохо, конечно, но все-таки лучше, чем то, в чем обвиняет ее мать...
Сначала это кажется нелепым Ивану Васильичу: арестована гимназистка, девочка, его дочь!.. Но он вспоминает губернатора, генерал-майора, лет сорока, с вензелем на погоне, с очень жестким лицом, высокого, коротко стриженного красивого брюнета, голова вполоборота и полуслова вместо слов: "Что?.. Худолей?.. Полковой врач?.. Вы - отец?.. Очень жаль!.. Как же вы могли... допустить?.. Послано министру... Нет, не могу... Ничего не могу..." Кивок, и дальше... Что же он, такой, может сказать ей?.. Может быть, накричал на нее, а она не сдержалась... Приказал задержать до утра при полиции... Придется идти объясняться... А что, если за это уволят из гимназии?..
Колеса стучат совершенно безучастно, но сзади подходит Самородов так же, как в первый раз, и уж не спрашивая, можно ли, - лезет на подножку, припрыгивая на одной ноге.
– Лучше сидеть, чем ходить!.. Думал, пустяк, оказалось, трудно идти...
И опять запахло рассолом...
– Что это значит, что мы двинулись?
– спросил Иван Васильич.
– Что это значит?.. Это значит, что... "Еще напор, и враг бежит..."
– Трудно понять...
– Ночные бои, доктор... Мы его боимся, он нас боится... Но, конечно, силенки у него жидковаты... Трехдюймовки... две-три...
– А если он вокзал атакует?
– А здесь ложная диверсия?.. За это уж мы-то с вами не отвечаем...
– А почему наших пулеметов не слышно?
– Не видят противника... Зачем же себя обнаруживать?.. Не вошли в столкновение... А в белый свет стрелять не приказано.
И в громыханье колес наклонился со своим рассказом ближе к нему и пониженным голосом:
– Понимаете, какая штука!.. Познакомился на днях в частном доме с одною дамой, не то чтоб с какой-нибудь, а вполне приличной, и вот... благодарю, не ожидал!.. Ходить почти невозможно, - еле терплю... На сапог это я из приличия свалил...
– Ну вот, и пьете еще!.. Зачем же вы пьете?
– Досада, понимаете!.. Никак не думал!.. Молодая дама, приличная... Если уж такой не верить, какой же верить?.. Вы только представьте...
Но не удалось Самородову рассказать о знакомой даме полностью: слева где-то по линии обоза, может быть даже несколько сзади, явно ружейный, безбожно сорванный залп...
– Что такое?.. Обошли?..
– и вскочил подпоручик.
– Может быть, наши?
– А в кого же наши?.. Сзади полковник Елец с четвертым батальоном.
Новый залп, жидкий, но также сорванный.
– Далеко где-то... Может быть, дозоры наши?..
И стал на подножку.
Но те, кто стреляли скверными, жидкими залпами, точно загадали: соскочит ли подпоручик Самородов, если они сделают еще залп?
Сделали еще, и он соскочил и затерялся среди повозок, а спереди опять повернулась странная голова и проговорила скорбно:
– Что же это?.. Неужто милости к своей крови не будет?
И до самого рассвета то медленно двигались, то зачем-то стояли в сонливой неизвестности, пока не перестали уж доноситься орудийные выстрелы спереди и жиденькие залпы слева.
Рассвет этот, которого он так ждал, показался Ивану Васильичу необыкновенным, чудодейственным... Очень отчетлив в нем был момент, когда он увидел, - или угадал скорее, но близко к истине, что затылок его кучера под засаленным околышем не темноволосый, как он думал ночью, а русый; что у лошади, везущей аптечную двуколку рядом, подвязанный белый хвост...
Иван Васильич и не хотел верить в то, что, может быть, действительно приведут или принесут раненых, и боялся, - а вдруг?.. И, наконец, утро, едва наступившее, разъяснило ночную "фантасмагорию", как называл это Целованьев.