Обреченные на гибель (Преображение России - 1)
Шрифт:
– Спасибо, Саша!.. Я уже один раз приехала на извозчике домой в такое время, и, представь, - действительно из театра, - и что там было тогда!.. У меня такой старший брат, что... "Ты, - кричал он, - честь семьи мараешь!.." Честь семьи!
– Тем, что была в театре!.. Покорно благодарю!.. Он меня и тогда чуть было не убил, а уж теперь, если я одна приеду!.. Он совсем бешеный у меня,
– Гм... Хороши братцы!.. Один острожник, другой бешеный... а третий что такое?.. Часы с кукушкой бьет?.. Семей-ка!..
– Ворчи-ворчи...
– Я вижу, что нет!
– А отчего же ты это так уныло?.. Ты должен быть рад, что я... Ведь я же рада!
– Еще бы - ты!
– А ты не рад? Не рад?.. Ты сейчас только говорил мне, что рад, что я - твое солнышко!.. Ведь ты же называл меня своим солнышком?.. Или ты и здесь врал?.. Да?.. Врал?.. Скажи!..
Хрустально звенящие чистые ноты, близкие к рыданию.
– Видишь ли, - нет, тут я не врал, - думал вслух полковник, но вдруг вспылил: - Ну, ты сама, если не глупая, пойми же, черт возьми, - это скандал на весь город!.. Полковник Ревашов, командир полка, вот-вот бригады, - и... и... гимназистка!.. Что тут общего?
– А-а!.. Тебе стыдно какого-то города?.. Хорошо!.. Завтра мы будем кататься по городу, - целый день будем кататься, - да, Саша?.. И пусть все решительно тебе завидуют! А Лия Каплан пусть отвечает про Верцетрикса!.. Это моя бывшая подруга - Лия Каплан, на одной парте со мной сидела... Ну, потуши, пожалуйста, электричество, и будем спать... А письмо маме напишем завтра.
Ревашов решительно подошел к штепселю и повернул его. И наставший вслед за тем мрак был тепел, мягок, полон девичьих шепотов и полусна.
А наутро Вырвикишка действительно принес совершенно потерявшей голову Зинаиде Ефимовне записку от Ревашова. Правда, записка эта была составлена в таких выражениях, что не давала повода думать определенно и радостно: хлопоча об участи брата, задержалась допоздна и пришлось ей заночевать не дома, - но была к этому письму приписка самой Ели:
"А что касается Верцетрикса, то пусть об этом отвечает историку Лия Каплан".
Она очень зорко следила, чтобы именно это, ею самой засургученное письмо попало в руки очень удивленного Вырвикишки, которому Ревашов говорил в это время веско:
– И передай, чтобы сюда не трудились приезжать, пенял? Я сам приеду!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ТРЕВОГА
Зинаида Ефимовна ждала Елю до поздней ночи.
Она всегда спала после обеда, поэтому засыпала поздно с вечера: сидела одна и пила чай в прикуску.
Она никогда не читала, она тщательно избегала карандаша, чернил и бумаги, она не раскладывала даже пасьянса, когда сидела так одна.
Все ее расчеты по хозяйству, все ее выводы из наблюдений над жизнью, все ее правила, которые хотела она
Когда близко к полночи подъехал извозчик и застучал в калитку, не один только Фома Кубрик сонный вылез из своей кухни, - она тоже, накинув вязаный платок и пряча стоптанный башмак в карман передника, вышла встречать своевольную дочь, - но оказалось, что это приехал Иван Васильич, до того усталый, что, показалось ей, даже не понял как следует, что Ели нет до сих пор, не отозвался никак на ее крик о "гнусной девчонке", которая теперь, может быть, "черт знает в какой трущобе!.."
Только когда ложился спать, пробормотал он неуверенно, что наверно она где-нибудь у подруги, и скоро уснул, а Зинаида Ефимовна осталась в столовой, погрузясь снова в чай и размышления.
Будильник на угольнике с загадочным треском показал час и пошел дальше отсчитывать секунды. Чай остыл. В половине второго она выпила валерьянки и потом, откинувшись на спинку единственного в доме старого мягкого, крытого черной клеенкой кресла, упрямо смотрела в огонек маленькой лампочки. И только в начале третьего услыхала со двора усиленное бряцанье щеколдой.
Встала, сказала с большой энергией:
– Вон когда, стерва, грязь!.. По-го-ди!..
И потом снова теплый платок, стоптанный башмак, и опять столкнулась с сонным Фомой Кубриком, вылезавшим из кухни.
Строго, как говорят только ночью, и недовольно, как это принято у хозяев, обеспокоенных некстати, справился, подойдя к калитке, Фома:
– Это кто-й-то стучит там, а?
Но с улицы отозвались очень зычно и бодро:
– Его высокбродь доктора Худолея в казармы полка!
– Что-о?
Спустившая платок с головы на плечи, чтобы не мешал, и с карающим башмаком в руке, Зинаида Ефимовна поразилась чрезвычайно.
– Как это, в казармы?.. Ночью?.. Зачем в казармы?.. Не смей отворять, Фома!
Она была вне себя от этой явной шутки каких-нибудь шалых парней.
Но из-за калитки еще более зычно:
– Тревога!.. Неприятель наступает с моря!
– Что-о?.. Неприятель? С какого моря?.. А-а?..
– визгнула Зинаида Ефимовна.
– Не отворяй!.. Это - воры!
А с улицы снова неотступно-бессонное:
– Дежурный по полку послали!.. И командир полка там!.. Ко всем офицерам на частных квартирах!..
Очень проворно, как и не ждал от нее Фома, отбросилась Зинаида Ефимовна к крылечку и уж оттуда в голос:
– Не отворяй, Фома!
А с темной улицы зачастили двое наперебой:
– Нам всходить незачем!
– Наше дело сказать!
– Нам еще в десять местов бежать!
– Неприятель наступает с моря!
И потом побежали звонким солдатским бегом, и на них залаяли впереди соседские собаки очень ожесточенно.