Обреченные на гибель (Преображение России - 1)
Шрифт:
– Поэтому будите барина!
– посоветовал Фома.
– Тревога!
Но Зинаида Ефимовна кричала:
– Чтобы я его будить стала?.. Ради жуликов всяких?.. Ни за что в жизни!.. Ишь, "неприятель"!.. Нам только родная дочь неприятель! Вот кто нам с мужем неприятель!
Однако Фома, послушав с минуту, как заливисто лают собаки по всей улице Гоголя, и поглядев, как беспокойно ныряет в тучах луна, решился пойти наперекор:
– Может им быть замечание, - барину, - через то, как служба!
–
Зинаида Ефимовна на крыльце перед Фомою размахивала своим башмаком и кричала, как привыкла кричать в подобных случаях, так что сколь ни крепко спал Иван Васильич, он проснулся.
Нужно было заступиться за Елю, так ему казалось, - и он оделся наскоро и вышел на крыльцо и услышал здесь, что Ели нет, что кричали с улицы будто бы солдаты из полка, что требуют в полк, что неприятель наступает с моря.
– Чепуха!.. Дичь!..
– усиленно тер он себе уши.
– Какой неприятель?.. Почему с моря?..
Но минут через десять он все-таки шел по совершенно пустой улице Гоголя к казармам.
Идти было далеко; ночь показалась пустынной, бессмысленной, холодной даже почему-то, хотя он знал, что термометр стоял на нуле.
К городовому около скверика подойдя, спросил он:
– Какой это неприятель наступает?.. Почему с моря?
Городовой в башлыке переспросил:
– Неприятель?
Оглянулся кругом, взял под козырек и ответил уверенно:
– Не должно быть!
Еще раз оглянулся кругом, спросил:
– С моря?
– и ответил, но не так уж уверенно: - Не могу знать!
Ивану Васильичу стало жаль себя, наконец: он устал, лег очень поздно, недавно, и вот разбудил кто-то... хулиган уличный, - кто же еще? Но зачем? Что он ему сделал?
– У меня в семье несчастье, может быть, - вспомнил он про Елю, - и вот кто-то мерзко, гадко подшутил надо мною!
– вдруг неожиданно для себя пожаловался он городовому, как будто затем только и вышел из дому, чтобы пожаловаться.
Городовой, - он был высокий и плотный, средних лет, - опять взял под козырек и сообщил догадливо:
– Солдаты тут двое пехотные бежали с четверть часа назад... Уж не они ли?
– Солдаты... после поверки... спать должны, - соображал вслух Иван Васильич.
– Как же солдаты бегали!
Но из переулка к тому же скверику справа выходил в это время, бренча и топая, капитан Целованьев из пятой роты, бородатый, брюхатый, которого, хоть и ночью, узнал Иван Васильич и который узнал его.
– Фантасмагория!
– зарычал он подходя.
– Какой неприятель наступает?.. Не дали, черти, выспаться, а завтра мне в караул!
И дальше пошли они вместе, причем Иван Васильич никак не мог попасть в ногу Целованьеву: пройдет шагов с десять и собьется, переменит на ходу
А Целованьев шел неуклонно, как паровоз, и сопел на ходу и плевался, так как, по его мнению, никакого неприятеля быть не могло и кто-то страдает гнусной бессонницей.
Но на углу Полицейской и Тюремной улиц столкнулись с ними поручик Древолапов и штабс-капитан Лузга - начальник пулеметной команды.
– Хорош неприятель без объявления войны!.. А?.. Фантасмагория! зарычал на них Целованьев.
У него была недурная октава, и, желая пустить особенно густую ноту, он прятал бороду и выпирал живот.
Но поручик был особенно пылок, молод годами, и ему нравилось даже самое слово "неприятель".
Отозвался он весело:
– А японцы как начали?.. Пустили брандеры, - и готово!
– Японские брандеры - ерунда!.. А не хотите воздушный десант? поддержал Лузга и поправил фуражку, чтобы стояла дыбом, и вздернул голову на всякий случай в мутно-белесое небо.
– Господа, господа!.. А дипломатия на что?.. Перед войной говорят! укорял их Иван Васильич.
– "Дипло-матия"!..
– передразнил Лузга.
– Почем мы с вами знаем, что там дипломатия?.. Говорено уж, не бойтесь!.. Приказано, и готово!
От него пахло вином, и очень широкие стал он делать шаги, длинноногий, так что капитан Целованьев, не поспевая, зарычал на него:
– И-иррой!.. Куда устремился так?.. Поспеешь!
Но из Архиерейского переулка вынесся галопом на своем Арабчике батальонный первого батальона Мышастов, на скаку крикнул им:
– Поспе-ша-ай!.. Эй!..
И пропал в ночи, только подковы Арабчика отчетливо шлепались о камни.
Лузга бросил назад Целованьеву:
– Чуешь, где ночуешь?
– еще круче заломил фуражку и пошел форсированным, так что Древолапов приземистый едва за ним поспевал.
И чем ближе подходил Иван Васильич с пыхтящим капитаном к казармам, тем гуще отовсюду валили офицеры, и в казармах еще с подходу была большая суета: краснели ярко окна и доносился гул.
А капитан Политов, черный, похожий на грека, говоривший всегда громко и уверенно, высказал свою догадку, внезапно озарившую его мозг:
– Неприятель с моря - матросня, не иначе!.. Какой-нибудь новый Шмидт-лейтенант!.. Ходили же мы на них в пятом году!.. Почему не так?
– Ах, чепуха какая!
– поморщился Иван Васильич.
– Почему чепуха?
– Не может быть, господа!
– Почему не может?
– Сколько угодно!
– От таких жди!
Перед самыми воротами казармы нескольким уже показалось просто это и понятно: появился там в Черноморском флоте новый лейтенант Шмидт, занял крепость и наступает с моря.