Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне: Воспоминания и документы

Полян П.

Я все время боялся, чтобы меня кто-то не узнал и не разоблачил, что я еврей. Поэтому я постарался затеряться в этой массе людей. На 20-й день мне чудом удалось бежать. Набрел на вход в бывшее овощехранилище, которое под землей выходило за пределы проволочного ограждения. Ночью бежал. Долго на свободе не был. На десятый день поймали в районе г. Волхов и привели в небольшой лагерь. В этом лагере придумал себе биографию. Фамилию и имя изменил, стал Коршунов Сергей Григорьевич. Место жительство Москва, станция Царицино. В этом лагере пробыл шесть месяцев. Всю зиму 1941 г. и начало 1942 г. Все время нас держали на этом пятачке, перебрасывая с места на место (Карачев, Мценск, Белев, Колпна, Плавск, район Черни). Работали мы по ремонту и содержанию в хорошем состоянии шоссейных

и железнодорожных дорог, которые вели к фронту. Работали по 12–14 часов в день. Зима была очень холодная и снежная. Кормили очень плохо. Многие не выдерживали такой нагрузки, умирали.

Слабых, которые не могли ходить, пристреливали. Меня спасло то, что я был молод и физически закален. Внешне не был похожим на еврея. Разговаривал по-русски хорошо, без акцента. Особых проверок нам не делали. В мае 1942 г. нас погрузили в товарные вагоны и повезли на запад. Куда везли мы, не знали. В Белоруссии под городом Гомель эшелон остановили. По вагонам стали нас выпускать, чтобы мы могли оправиться. Эшелон остановился на железнодорожной насыпи. Вокруг был густой кустарник. Когда я пошел за куст, то увидел широкую трубу, которая была проложена под насыпью. Я понял, что есть возможность и надо бежать. Влез в трубу и стал ждать отхода товарняка. После того как всех загнали в вагоны и поезд поехал, немцы из автоматов сделали несколько очередей по кустам. Трубу, которая была за кустами, они, по-видимому, не увидели. Когда эшелон ушел, я вылез из трубы и стал медленно пробираться. Зашел в лесок и набрел на небольшую деревушку. Название не помню. Долго наблюдал и не решался пойти. Наконец, увидел старушку, которая вышла из крайней избы. Я решился и пошел к ней. Я был в армейской форме. Она сразу во мне и признала беглого солдата, который прячется от немцев. Позвала в дом, сказала, что в деревне немцев нет. Накормила и помогла переодеться в гражданскую одежду. У нее я пробыл две недели. Она жила одна, муж и сын были на фронте.

После этого началась моя долгая, бродячая жизнь. Ходил только днем по 20–25 километров, пока не присматривал и находил подходящее место, где мог пробыть некоторое время. Долго на одном месте старался не задерживаться. Я обходил большие деревни, в города не входил. В каждой деревне, где останавливался, узнавал, какие деревни в окружности на расстоянии 40–50 км. Когда ходил, старался держать себя смело, не прятался. Вел себя как местный житель. Так я все время ходил, прошел Белоруссию, Украину.

Я устал и не знал, что мне дальше делать. В это время услышал, что немцев разбили под Сталинградом. Румынские и венгерские солдаты отступают. Это был август месяц, я пришел на Донбасс в район Алчевска и Луганска. Вначале, думал где-нибудь спрятаться и дождаться прихода Советских войск, но обстановка изменилась. Немцы стали рвать противотанковые рвы и строить оборону. На эти работы стали сгонять местное население. Я понял, что нужно уходить. В это время у меня созрело желание пойти в Одессу и узнать, остались ли живы мои родители. И я от Алчевска пошел на Горловку, Макеевку, Донецк, Пятихатки, Никополь. За все время эту дорогу очень тяжело проходил.

В Никополе у меня произошел неприятный инцидент. Тут пришлось ходить ночью. Перейдя плавни, набрел на отдельный, разрушенный одноэтажный домик на окраине Никополя. Через окно залез в дом. Была темная ночь, и я попал на верх 2-хэтажных нар. Решил переспать, а утром с рассветом двинуться дальше в путь. Когда утром проснулся, обнаружил: внизу на нарах спит немецкий солдат. Тут же на нарах висела винтовка со штыком. Другого выхода у меня не было, и я штыком убил немца и быстро убежал.

От Никополя пошел на Бреславль, Каховку, Херсон и пришел в Николаев. От Николаева на Одессу была одна короткая дорога через реку Буг по понтонному мосту. Мост был большой. На мосту через каждые 100 метров стояли немецкие солдаты. Я долго изучал, как проверяют переход через мост. В сквере у моста было очень много народа, и я решил, что безопасней вместе с ним держать путь. Эти места мне были знакомы, и я пришел в Ридницу.

Здесь со мной произошла неприятность, из

которой я чудом сумел выбраться. Местный житель заподозрил во мне еврея. Стал за мной гнаться и кричать: ловите жида! Я успел от него оторваться. На мое счастье, стоял товарный поезд. Я вскочил в открытый товарный вагон, и в это время поезд, набрав скорость, поехал. В этом вагоне я приехал на станцию Жеребовка.

От этой станции, петляя несколько дней, от одной деревушки к другой пришел в большое село Кривое Озеро. Как всегда, зашел в самый дряхлый домишко. Там жили пожилые муж и жена. Люди оказались приличные. Я рассказал им, что бежал с плена и теперь скитаюсь, прожил у них несколько дней. Старик предложил помочь попасть в партизанский отряд. Я вначале согласился, но потом меня что-то насторожило, и я решил уходить.

Пошел по дороге Первомайск-Умань. Пришел в большое село Олыпанка. Оставаться здесь было опасно. В селе была украинская и немецкая полиция, а также целый ряд других оккупационных учреждений. Я быстро из села ушел. В 15 километрах от села пришел в небольшой хутор. Узнал, что на хуторе устроились и живут два русских военнопленных и к ним хорошо относятся и их прячут. Меня познакомили с ними, и они порекомендовали, где могу поселиться.

Я остановился у глухонемого, он жил с пожилой сестрой. Я стал им помогать по хозяйству. За долгую, бродячую жизнь хорошо освоил сельские работы. Прожил у них больше месяца. Наступила холодная, снежная зима. От ребят узнал, что староста хутора связан с партизанами. Поэтому к нам так относились. Староста собрал нас и сказал, что в районе узнали, что на хуторе прячут военнопленных. Староста велел нам срочно уходить. Я с ребятами договорился, что в начале пойдем вместе, а затем разойдемся в разные стороны. Ночью, чтобы никто не знал, запрягли лошадь в сани и уехали. Утром подъехали к опушке леса, остановились, привязали лошадь к дереву и зашли в одиноко стоящую избу. В избе лежал больной старик, и больше никого не было.

Мы даже не успели с стариком поговорить, как услышали крик людей и топот лошадей. Когда вышли, увидели, как с двух сторон, через глубокий овраг, верхом на лошадях нас окружают кубанские казаки. У нас бежать не было возможности, и мы сдались. Они каждого из нас посадили в отдельные сани, везли нас примерно 30 км до Голованевского района. Всю дорогу издевались. На ходу сбрасывали с головы шапку на снег и приказывали подбирать и догонять сани. Когда подбегал и ухватывался за сани, подгоняли лошадь, и я волочился по снегу. Таких измученных нас привезли в Голованевское.

Поместили в помещение, где кроме нас было еще много людей. Одних обвиняли в причастности к партизанам, других за торговлю самогоном. Меня сразу взяли на допрос, пороли розгами, требовали признаться, что я партизан. Я очень боялся, чтобы меня не заподозрили евреем. Не знаю, что их убедило, и они нас троих отвезли в Уманскую тюрьму. В тюрьме просидел одну неделю. В это время началось Корсунско-Шевченковское наступление Советских войск. Было начало января 1944 г. Ночью всех согнали на плац. Через переводчика немецкий офицер стал каждого допрашивать, за что сидит. Я сказал, что бежал из лагеря военнопленных.

Меня и многих других отделили и пешком погнали в Первомайский лагерь. Буквально на третий день весь лагерь погнали в сторону г. Балта в деревню Пацецели. Когда мы проходили по г. Балта, видел небольшое еврейское гетто. То, что я там увидел, меня потрясло.

Когда оставался километр до деревни, немцы решили искупать нас в ледяной реке. Приказали сделать прорубь в реке. Раздали по кусочку мыла и велели купаться. Мокрых, замерзших привели нас в деревню и загнали в бывшие колхозные конюшни. Я как ни пытался, не мог согреться. На мне была корка льда. Мне ничего не оставалось, и я разделся и зарылся в куче конского навоза. Согрелся, но, правда, потом все тело покрылось мелкими гнойниками. После такой санитарной обработки люди стали болеть, и многие стали умирать. Через несколько дней вспыхнула эпидемия сыпного тифа, которая охватила всех нас. Когда я заболел, подумал: пришел конец, немцы нас уничтожат, но, непонятно почему, [они] стали нас лечить.