Обсерватория в дюнах
Шрифт:
Поговорив по телефону, Мальшет сморщился, словно проглотил какую-то нечисть, вроде мокрицы, и бросился к Турышеву.
– Теперь апрельские планы к черту полетят,- пожаловался он,- вместо работы будем заниматься черт знает чем!
Оказывается, мой тесть (я сразу подумал: как расстроится Марфенька!) потребовал отстранения Мальшета от руководства обсерваторией, как "не соответствующего своей должности".
На Мальшета "имелись" грозные "сигналы"... Если бы даже секретарша не сообщила подробностей, было вполне очевидно, откуда дует ветер: Глеб Львов.
Конечно,
Комиссия прибыла на самолете первого апреля. Я бы на их месте задержался хоть на денек. Но они были люди пожившие, с лысинами и брюшками (кроме одного - тощего, заикающегося, с волосиками дыбом) и уже давно, видимо, забыли детскую присказку насчет первого апреля.
Комиссия поглядывала на всех нас мрачно и недоверчиво, я бы даже сказал, недоброжелательно. Наверное, у них уже заранее отлилось мнение, крепкое, как медь.
Гидрохимик Барабаш сказал мне, что это честные ученые, которые хотя звезд не хватают, но добросовестно трудятся на поприще науки. Все дело было в том, что они искренне считали Оленева большим ученым (положение-то он занимал большое) и не могли понять, как мог климатолог Турышев идти в своих научных высказываниях вразрез со взглядами профессора Оленева.
Суть дела заключалась именно в Турышеве. Ведь он давал научное направление обсерватории. Другой директор, сторонник теорий Оленева,- и работа обсерватории пойдет совсем по другому пути.
Судьба Мальшета была решена еще в позапрошлом году в посещение Оленева, но Евгений Петрович чего-то выжидал, может, материала покрепче? Ведь нельзя же было снять Мальшета за то, что он принимал теории Турышева и отвергал теории Оленева?
"Материал" подобрали. О нет, Глеб не клеветал, как когда-то его отец: не те были времена, не те нравы. За клевету можно и перед судом предстать, очень просто!
"Материал" был подобран именно в духе Глеба Львова: все хорошее не замечено, обойдено, зато недостатки так выпячены, так подмазаны черной красочкой, что неискушенного человека оторопь брала: как могли назначить на пост директора обсерватории такого несерьезного человека, как Мальшет?
Комиссия заседала в кабинете Мальшета, разумеется изгнав оттуда его самого. Туда вызывали по одному сотрудников обсерватории и с пристрастием допрашивали их как свидетелей.
Ни сам Турышев, ни его жена, ни Лиза, ни я и никто из тех, кто знал Мальшета особенно близко (и подозревался в дружеских с ним связях), не допрашивались.
Тогда я пошел к Сереже Зиновееву, секретарю нашей комсомольской организации.
– Ну, Сережа, хватит тебе заниматься членскими взносами и очередными мероприятиями: пора настала показать, что значит комсомольцы!
Я ему втолковывал это часа полтора, все же втолковал- помогли Барабаш и девчата из баллонного цеха.
Сережа пошел и потребовал именем комсомольской организации от комиссии обсудить все открыто, при народе, на собрании сотрудников обсерватории.
Члены комиссии от открытого обсуждения уклонились.
Комсомольцы
А потом Мальшета вызвали в Москву для объяснений, и хуже ничего не могло быть. Мальшет умел работать, умел бороться за Каспий, но он совсем не умел бороться за себя, к тому же он был страшно вспыльчив и несдержан на язык.
С ним почему-то вызвали и Вадима Петровича Праведникова.
Мы все просто пали духом и в самом подавленном состоянии ждали телефонного звонка.
Вместо телефонного звонка явился вдруг сам Мальшет. Прямо с аэродрома он прошел в баллонный цех, не переодевшись, не поев. Он присел на табурет возле столика Христины, и мы сразу окружили его плотным кольцом в ожидании новостей, но он пока молчал, посматривая на нас.
Скоро подошли сотрудники из других отделов. Мальшет был небрит, осунулся, зеленые глаза его лихорадочно блестели: он не спал ночь. Сразу было видно, что он привез плохие вести.
Подошли Иван Владимирович с Лизонькой, и все расступились. Кто-то подал Турышеву стул. Остальные уселись кто на что попало, некоторые просто на корточки. Почти все задымили папиросами и цигарками, благо это было место, где разрешалось курить. Стало так тихо, что слышно было в открытые двери, как пронзительно кричат чайки: "а-а-а-а-а!", и отдаленный гул прибоя.
И тогда Филипп совсем просто, словно он сидел дома и кругу родных, сообщил свои новости. С поста директора его сняли. Предлагают работу в Азербайджанской Академии наук, даже о квартире для него договорились, в самом центре Баку. Разумеется, Мальшет категорически отказался уходить из обсерватории. Он может работать и рядовым океанологом!..
В течение ближайших дней он обязан сдать обсерваторию новому директору. Кому бы вы думали? Вадиму Петровичу Праведникову, оставшемуся Аяксу. Вадику, у которого отродясь не было ни одной собственной мысли, зато он знал множество цитат, которые рассыпал с легкостью необыкновенной.
– Вот и все! - сказал Мальшет устало и посмотрел на нас ясными зелеными глазами.
– Совсем не все! - возразила громко Лиза.
– Дело не в моем директорстве...- добавил Филипп задумчиво.- Если бы вместо меня поставили директором Ивана Владимировича Турышева, работа обсерватории только выиграла бы. Но директор - Вадик... Этого нельзя допустить!
– Мы и не дамо! - сказал Барабаш и добавил непонятное украинское ругательство: - Цур тоби пек!
– Это не все, это только начало! - повторила каким-то ломким голосом Лиза. Светлые глаза ее потемнели.
– Это начало,- подтвердила Юлия Алексеевна Яворская- она тоже, оказывается, была здесь и смотрела очень строго и неодобрительно.- Придется научным сотрудникам самим взяться за это дело... вплоть до того, что ни один из нас не останется работать при таком директоре... Это же просто анекдот! Вадим Петрович- директор обсерватории? Я во всяком случае не останусь! Вадим Петрович здесь? Тем лучше... Я бы на вашем месте немедленно послала в Москву телеграмму с категорическим отказом.