Обсидиановая бабочка
Шрифт:
– Твоя работа?
– Ага.
Обычно я добавила бы что-нибудь вроде «ты что, еще кого-то здесь видел?», но сейчас я слишком волновалась из-за Эдуарда, чтобы тратить силы. У него по лицу тек пот, будто очень много сил уходило на ходьбу. Беда в том, что если понести его способом пожарника, то пошевелится кол, а если его кто-то и мог бы нести на руках, то только Олаф, но тогда он не смог бы стрелять. Его пистолет нам нужен.
– Как ты, Эдуард? – спросила я.
Он сглотнул слюну и ответил:
– Нормально.
Я ему не поверила, но приставать не стала. Вряд
Эдуард попытался повернуться и что-то сказать детям, и мне пришлось повернуться с ним.
– Питер, закрой Бекки глаза.
Питер уткнул лицо сестренки себе в плечо и прижал рукой. «Файрстайра» у него в руке не было. Мне хотелось знать, куда он его пристроил, но это было не настолько важно сейчас, чтобы спрашивать.
Мы снова развернулись с Эдуардом и пошли вперед вверх по лестнице. Олаф был уже почти за следующим поворотом и вдруг остановился, глядя на ступени. Я застыла и сказала:
– Никому не двигаться.
– Западня? – спросил Эдуард.
– Нет, – ответил Олаф.
Тут и я это увидела – струйки крови, стекающие к нам по ступеням. Тонкая линия обогнула ногу Олафа и закапала к нам с Эдуардом.
Питер был недалеко за нами.
– Что это? – спросил он.
– Кровь, – ответил Олаф.
– Олаф, ради Бога, скажи, что это твоя работа, – попросила я.
– Нет.
Я смотрела, как обтекает кровь мои кроссовки, и знала, что наши трудности только начинаются.
61
Я прислонила Эдуарда к стене – он хотел, чтобы я могла стрелять, если Олаф скажет. Олаф должен был разведать, что впереди и в чем там трудность. Он исчез за углом, а я прижалась к стене и глянула вперед. Лестница здесь кончалась. Электрический свет освещал что-то вроде пещеры, блестя на крови и телах.
Олаф попятился, вернулся к нам.
– Я вижу выход.
– Что там за тела?
– Люди Райкера.
– Кто их убил?
– Думаю, наш зверь. Но другого выхода здесь нет. Второй вход завалило взрывом. Надо идти сюда.
Я подумала, что, если бы наш зверь-убийца ждал нас наверху, Олаф не был бы так спокоен. Поэтому я подошла к Эдуарду. У него кожа была цвета серого теста, глаза закрыты. Он открыл их, когда я его тронула, но они необычно ярко блестели.
– Мы почти уже вышли, – сказала я.
Он ничего не ответил, просто дал мне закинуть его руку себе на плечи. Он все еще за меня держался, но с каждым шагом мне приходилось все больше веса принимать на руку, которой я обхватывала его за талию.
– Держись, Эдуард, уже близко.
Он дернул головой, будто только что меня услышал, но ноги его продолжали идти вместе со мной. Мы выберемся, все выберемся. Крови прибавлялось по мере того, как мы поднимались, Эдуард поскользнулся, и я с трудом удержала его и себя. Но от резкого движения он тихо застонал. Черт.
– Питер, иди аккуратнее. Здесь скользко.
Олаф ждал нас возле тел – их было всего три. Одного я не узнала, зато узнала автомат возле тела. Человек Саймона. Сам Саймон лежал в луже крови и чего-то более темного. Нижняя часть груди и весь живот до самого низу у него были вспороты.
Третье тело принадлежало Аманде, и она тоже еще шевелилась. Но Олаф за ней присматривал, так что я переключила внимание на Саймона. Он улыбнулся:
– Зато я хотя бы убил Гробовщика.
– Он и на йоту не близок к смерти, как ты.
– Вы все мертвецы, сучка.
– Да мы знаем, что ты пригласил подмогу, – сказала я.
Он глянул неуверенно.
– Да иди ты!
Рука его потянулась к автомату, лежащему рядом. Выпотрошенный, умирая, испытывая боль, которую мне даже невозможно вообразить, он тянулся к оружию. Я наступила на его руку, прижав к земле. Трудно это было сделать, держа Эдуарда, но я смогла.
– Питер, вы с Бекки и Бернардо идите к выходу.
Он не стал спорить, просто прошел мимо с Бекки на руках, Бернардо за ними.
Я приставила ствол к голове Саймона. Не могла я его оставить живого у себя за спиной. Пусть он так тяжело ранен, я не могла рисковать.
– Надеюсь, выпотрошит тебя этот монстр, сучка.
– Не сучка, а миз Сучка надо говорить, – сказала я и нажала на спуск. Короткая очередь, но моим выстрелам ответили другие. Я резко повернулась, задирая ствол, и увидела, что Питер стоит над телом Аманды. На моих глазах он разрядил в нее «файрстар». Олаф только стоял и смотрел. Я обернулась и увидела, что Бернардо держит на руках Бекки у выхода из пещеры.
Эдуард начал опускаться на колени. Я присела рядом с ним, пытаясь его удержать.
– Дети… выведи детей, – прошептал он и потерял сознание.
Олаф подошел без моей просьбы и поднял Эдуарда на руки, как ребенка. Если сейчас появится монстр, у нас у всех руки заняты. Хреново.
У Питера кончились патроны, но он все еще нажимал на спуск, снова, снова и снова. Я подошла к нему.
– Питер, Питер! Она мертва. Ты ее убил. Остынь.
Он не слышал. Я взяла его за руки, пытаясь отвести ствол. Он дернулся, сильно, глаза у него были дикие, и продолжал стрелять без патронов в тело этой женщины. Я его отшвырнула к стене, локтем перехватив горло и обхватив другой рукой его руки, все еще сжимающие «файрстар». Дикими испуганными глазами он все же глянул на меня.
– Питер, она мертва. Второй раз ее тебе не убить.
У него дрожал голос, когда он сказал:
– Я хотел, чтобы ей было больно.
– Ей было больно. Когда тебя рвут на части – это не лучший способ умирать.
Он затряс головой:
– Этого ей мало!
– Да, этого мало, но ты ее убил, Питер. Месть – это такая штука. Когда убиваешь врага, больше мстить некому.
Когда я взяла у него «файрстар», он не стал сопротивляться. Я попыталась обнять Питера, но он оттолкнул меня и отошел. Для таких утешений время миновало, но есть и другие виды утешения. Некоторые из них исходят из дула пистолета. Да, есть утешение – убить того, кто тебя обидел, но это утешение холодное. Оно разрушает в тебе то, что не затронула сама обида. Порой вопрос бывает не в том, расставаться ли с частицей души, а лишь в том, с какой именно.