Обсидиановая бабочка
Шрифт:
Олаф оглянулся на Рамиреса:
– А вы, Рамирес, что скажете?
– Я скажу, что делать надо все, что скажет Анита.
Олаф крутанул дубинкой в воздухе, будто прикидывая в руке. Копы чуть попятились. Олаф глянул на меня:
– Я отрежу голову.
Я вытащила нож из руки Тлалоци – ему он все равно уже не нужен.
– А я выну сердце.
И я подошла к Олафу с ножом в руке. Копы расступились прочь от нас.
Я встала над вампиром. Олаф присел с другой стороны, посмотрел на меня.
– Если бы я дал тебя убить, Эдуард решил
– Значит, Эдуард жив?
– Да.
Мои плечи отпустила судорога, которую я даже не осознавала до тех пор.
– Слава Богу!
– У меня осечек не бывает, – сказал Олаф.
– Я тебе верю.
Мы переглянулись, и что-то было у него в глазах такое, что мне было не прочесть и не понять. Что-то на шаг дальше всего, чем я уже стала. Глядя в эти темные глаза, я знала, что там живет монстр – не столь сильный, как тот, что лежал на земле, но столь же смертоносный в подходящих обстоятельствах. И ему я обязана жизнью.
– Сначала отрезай голову.
– Почему?
– Я боюсь, что, если вынуть нож, пока тело еще нетронуто, он сядет и начнет снова дышать.
Олаф приподнял брови:
– Ты не шутишь со мной?
– Когда дело касается вампиров, я никогда не шучу.
Он еще раз посмотрел на меня долгим взглядом:
– Из тебя бы вышел отличный мужчина.
Я приняла комплимент, ибо это и был комплимент. Может быть, самый большой, который Олаф когда-либо говорил женщине.
– Спасибо, – ответила я.
Командир группы спецполиции вышел из туннеля.
– Ничего там нет. Пусто.
– Значит, ушел, – сказала я и посмотрела снова на лежащее тело. – Отрезай голову. Надоело мне в этой проклятой пещере.
Командиру спецгруппы наше занятие не понравилось, и они с Рамиресом стали орать друг на друга. Пока остальные ждали, чем кончится спор, я кивнула Олафу, и он отделил голову одним ударом. Кровь хлынула на пол пещеры.
– Какого хрена вы там делаете? – вопросил один из спецназовцев, направляя на нас ствол.
– Свою работу, – сказала я, приставляя острие ножа под ребрами.
Спецназовец поднес приклад к плечу.
– Отойдите от тела, пока капитан не разрешил!
– Олаф, – позвала я, не отводя клинок от тела.
– Да?
– Если он будет стрелять, убей его.
– С удовольствием.
Огромный Олаф повернулся к полисмену, и что-то было в этом взгляде, от чего вооруженный до зубов человек подался назад.
Упомянутый капитан произнес:
– Рейнольдс, оставь. Она истребитель вампиров, пусть делает свою работу.
Я проткнула кожу, ввела лезвие в грудную клетку и вырезала дыру. Туда я просунула руку, там было тесно, мокро, скользко, и понадобились две руки, чтобы вытащить сердце – одной отрезать его от окружающих тканей, другой тащить. Когда я вынула его из груди, руки у меня были по локоть в крови.
Рамирес и Бернардо глядели на меня оба примерно с одинаковым выражением лица. Вряд ли кто-то из них в ближайшее время захочет назначить мне свидание. Они всегда будут помнить, как
Чья-то рука коснулась сердца. Я сначала посмотрела на руку, потом подняла глаза и встретила взгляд Олафа. Он не испытывал отвращения. Он поглаживал сердце, и руки его задевали мои. Я отодвинулась, и мы переглянулись поверх тела, которое только что разделали. Нет, Олаф не испытывал отвращения. Чистая тьма стояла в его глазах, та, что заполняет глаза мужчины лишь в самых интимных ситуациях. Он поднял отрезанную голову за волосы, держа почти так, как если бы хотел поцеловать. И тут я поняла, что держит он ее над сердцем.
Мне пришлось отвернуться от того, что я увидела в его лице.
– Есть у кого-нибудь пакет, в котором это можно вынести?
В конце концов нашелся пустой пакет от оборудования, и я спустила туда сердце. Пакет, сказал мне полисмен, я могу оставить себе. Ему он уже не нужен.
Олафу никто пакета не предложил, а он и не спрашивал.
63
Мои пистолеты отыскались в ящике с остальным оружием, хотя кобуры пропали. В этой поездке мне никак не удается сохранять кобуры. Но сейчас я засунула пистолеты за пояс джинсов. Ножей в сундуке не было. Рамирес лично отвез меня в крематорий, и я приглядела, чтобы сердце и голова были сожжены отдельно. Когда мне выдали два небольших контейнера пепла, уже почти наступил рассвет. Я заснула в машине рядом с Рамиресом, иначе ему пришлось бы выдержать мои возражения насчет моей поездки в больницу, но он настаивал, чтобы меня осмотрели врачи. Как ни поразительно, но почти ни один порез не был таким глубоким, чтобы понадобились швы. Даже новых шрамов не ожидалось. Просто чудо.
Один из федералов одолжил мне куртку с надписью «ФБР», чтобы прикрыть мое почти голое тело. Несколько патрульных и почти все сотрудники больницы приняли меня за федерального агента. Я все объясняла, что они ошибаются, пока не доперла, что врач в приемном отделении считает это признаком сотрясения – дескать, я забыла, кто я. Чем больше я спорила, тем серьезнее он на меня смотрел. Наконец он назначил снимки черепа, и я не смогла его отговорить.
Когда я уже сидела в кресле на колесиках, ожидая, чтобы меня повезли на рентген, ко мне подошел Бернардо. Потрогав куртку, он сказал:
– Растешь на работе.
– Вот сейчас меня повезут на рентген, смотреть, насколько выросла.
– А что с тобой?
– Просто перестраховываются.
– Я сейчас ходил навещать наших инвалидов.
– Олаф сказал, что Эдуард будет жить.
– Будет.
– А дети?
– Питер в норме. Бекки положили в палату, у нее гипс до локтя.
Я посмотрела на его гипс, грязно-коричневый.
– Эта штука провоняет от крови.
– Док хочет наложить мне новый гипс, но сначала я хотел проверить, как там все наши.