Очерки истории Левобережной Украины (с древнейших времен до второй половины XIV века)

Мавродин Владимир Васильевич

Перейдем к княжению Святослава в Киеве.

Укрепление Святослава в Киеве явилось результатом усиления бояр черниговской ориентации, после того как к ним примкнула и часть духовенства, недовольного разладом Изяслава с Антонием. Киевский Печерский монастырь во главе со своими владыками, курянином Феодосием и любчанином Антонием, стал оппозиционным центром, и поэтому Святослав мог рассчитывать на дружескую поддержку со стороны духовенства. Недаром при своем вокняжении Святослав щедро одаривал монастырь. Во время заложения Феодосием в 1073 г. Печерской церкви Святослав дает церкви 100 гривен золота и поле под пашню, ему лично принадлежащее (а это свидетельствует о том, что уже в 1073 г., только вступив в Киев, Святослав обзаводится земельными владениями), и, наконец, начинает копать ров для церковного фундамента. [725] Первое время Феодосий выступал против Святослава и принялся было обличать захватническую политику князя, как «не по закону седша на столе том», но под давлением печерского духовенства и бояр и из опасения ссылки, которой угрожал ему Святослав, он прекращает свою оппозиционную деятельность и становится союзником Святослава. Выступление Феодосия против Святослава объясняется не личной неприязнью Феодосия к нему и не враждой к Чернигово-Северскому княжеству, а скорее всего тем, что Феодосий не одобрял тех приемов, при помощи которых Святослав стал киевским князем, нарушив систему старшинства.

725

«Патерик Печерский». С. 188–189; Голубовский П. В. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 72.

Феодосий Печерский и Никон считают, что Святослав «не по закону седша на столе том». Они выступали за принцип старшинства, против княжой «которы» и усобиц, за единство Руси. Феодосий, правда, скоро сдался, пошел на уступки, и начал умолять Святослава вернуть брата. Вскоре Святослав и Феодосий примирились. Не шел на уступки лишь Никон, вынужденный уйти в Тмутаракань. [726]

Укрепившись

и задарив монастырь, Святослав снискал себе и симпатии Феодосия. [727] Время княжения Святослава — время укрепления Чернигова. Святослав, преследовавший не только свои личные цели, но и защиту интересов черниговского боярства и купечества, стремится к еще большему расширению своих владений, к упрочению своего владычества. Он пытается упрочить свое положение путем заключения дипломатических браков и выдает, по свидетельству Татищева, свою дочь Вышеславу за польского короля Болеслава. [728] Дальновидная политика черниговского князя дала очень скоро свои положительные для Святослава результаты. Изяслав, уходя из Киева, забирает с собой ценности, благодаря которым он рассчитывал найти поддержку за границей, но все попытки Изяслава вернуть себе Киев кончились полной неудачей. Польские феодалы выманивают и отнимают у князя-беглеца все его средства, а его самого выгоняют за пределы Польши. Апелляция Изяслава к Генриху IV окончилась посылкой со стороны последнего представителей для усовещевания Святослава, но послы Генриха IV преисполнились уважением и благоговением перед блеснувшим пред ними своим богатством князем и ничего для Изяслава не сделали. Обращение к папе Григорию VII вызвало отклик со стороны последнего. Папа Григорий VII ласково принимает сына Изяслава и шлет успокоительное письмо горемычному князю. Другое письмо папа отправил Болеславу Польскому с предложением открыть военные действия против Святослава. Но Болеслав видел в предприимчивом киевском князе могучего союзника и отнюдь не желал с ним ссориться. Дружбу эту польский король особенно поддерживал и, как оказывается, был прав, хотя бы потому, что в начавшейся в 1076 г. войне ляхов с чехами союзные дружины Святослава, предводительствуемые его сыном Олегом и племянником Мономахом, оказали большую помощь Болеславу. Союз со Святославом был более реальным, нежели угрозы папы. Болеслав медлил и ни к какой войне со Святославом не готовился. В этой части своей восточной политики он, как мы видели, не обманулся. Дипломатические маневры Святослава принесли свои плоды, и польский король из вероятного врага превратился в реального союзника (за что; правда, через короткий промежуток времени и был компенсирован), а это при тогдашнем соотношении сил в Восточной Европе было далеко не безделицей. При жизни Святослава польские войска так и не перешли границу владений киевского князя. Случилось это позже, лишь после его смерти.

726

Приселков М. Д. Очерки церковно-политической истории Киевской Руси X–XII вв. С. 178–180, 211–212.

727

Голубовский П. В. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 72–73.

728

Татищев В. Н. Ук. соч. Т. II. С. 119.

Ожидая нападения с запада, со стороны изгнанного им Изяслава, которому на помощь вновь могли прийти ляхи Болеслава, Святослав решил бить брата его же оружием — укреплением связей с Польшей, императором Генрихом IV и папой Григорием VII.

Святослав пытается окутать нитями своей дипломатии двор самого императора Генриха IV. Это ему удается достигнуть в какой-то мере путем брака с Одой, сестрой Бурхардта, ближайшего родственника и сотрудника Генриха IV. Подарки германскому посольству, равно как и подарки строющемуся в Регенсбурге (торговые связи с которым растут и крепнут во второй половине XI в.) монастырю скоттов-ирландцев являются также звеньями одной и той же цепи западной политики Святослава, которая для него не только означала укрепление связей с Западом, но прежде всего упрочение его самого на киевском столе. [729]

729

По поводу того, каким князем был одарен Маврикий — один из основоположников монастыря св. Иакова и Гертруды (монастыря скоттов-ирландцев в Регенсбурге), существуют различные суждения. Васильевский, по замечанию Шайтана, не разобравшись в запутанных свидетельствах, смешивающих основание монастыря с позднейшей закладкой при нем еще и церкви, приурочивает путешествие Маврикия в Киев к 1128 или 1129 г., а в князе, его одарившем, видит либо Мстислава, либо Святослава Изяславичей. М. П. Алексеев считает, что киевским князем, с которым имел дело Маврикий, был Мономах. В этом отношении, пожалуй, правильнее всего было бы придерживаться мнения М. Э. Шайтана, который указывает, что закладка монастыря происходила в 1075 г., что и дало возможность Б. Д. Грекову приурочить все эти события к Святославу Ярославичу. Характерно, что обоим монастырям дается одна и та же цифра денег: 100 гривен золота дает Святослав Печерскому монастырю и 100 фунтов серебра ирландскому. См.: Васильевский Р. Древняя торговля Киева с Регенсбургом // Журнал м-ва нар. просв. 1888. VII. С. 134–137; Алексеев М. П. Англо-саксонская параллель к «Поучению Владимира Мономаха» // Труды Отдела древнерусской литературы. Ак. Наук. 1935. Т. II. С. 57–59; Шайтан М. Э. Германия и Киев в XI в. // Летопись занятий постоянной археограф, комиссии. 1927. Т. XXXIV. С. 21–22; Греков Б. Д. Феодальные отношения в Киевском государстве. С. 36–37.

Свидетельство Татищева проливает свет еще на одну интересную деталь во внешней политике Святослава. Речь идет о византийской политике Святослава, о подготовке похода на болгар и Корсунь, куда должны были двинуться войска Святослава и его сыновей. [730]

Еще в 1070 г., когда на Византию впервые обрушились половцы, последняя просит поддержки у Святослава и Всеволода. В какой-то мере эта помощь была оказана, так как дружественные связи между Византией Михаила VII Дуки и Русью, выразившиеся в поездке митрополита киевского Георгия в 1073 г. в Византию, в приезде греков-зодчих для отстройки Печерского монастыря в 1074 г., заставляют предположить подобную помощь со стороны Киевского государства. И действительно, в 1077 г. русские корабли были в Мраморном море и выступали как союзники греков. Но Святослав, пользуясь слабостью Византии, стремился укрепить свое влияние и на юге. Так, он пытался использовать болгарское восстание 1073 г. и готовил вмешательство в византийские дела. Связанный с Западной Европой, порвавший с греческой церковью, замышлявший поход на Византию Святослав был ей враждебен, и это вынудило Михаила Дуку обратиться к Всеволоду и создать в Переяславле у Всеволода особую митрополию, находившуюся под непосредственным влиянием константинопольского патриарха. Смерть Святослава сорвала его планы по отношению к Византии, а при воцарении в Византии Никифора Вотаниата, преемник Святослава Всеволод распускает дружину, собиравшуюся идти в Болгарию. [731]

730

Татищев В. Н. Ук. соч. Т. V. С. 131.

731

Васильевский В. Ук. соч. С. 127–132.

Перейдем к делам Святослава на Руси.

При Святославе впервые устанавливается тесная связь между Черниговом и Новгородом. В 1069 г. в Новгороде сидит Глеб Святославич. Вокняжение его не было актом насилия над новгородской верхушкой. Недаром в Новгороде садится именно Глеб. Наученный горьким опытом своего Тмутараканского княжения Глеб мог оказаться именно тем князем, который создал бы в Новгороде такую же группу сторонников черниговских князей, какую создал Святослав в Киеве, тем более, что были для этого и подходящие условия. Первая и основная предпосылка для появления среди новгородской знати сторонников черниговского князя заключалась в стремлении Новгорода установить свою независимость от Киева. Несмотря на то, что завладеть этим богатым и многолюдным торговым и сильным городом пытались князья различных областей древней Руси, конкурентом и соперником Новгорода выступает только Киев. В этом отношении положение Новгорода и Чернигова было чрезвычайно сходным. И тому и другому мощный, богатый, стянувший к себе все нити торговых и стратегических путей Киев был камнем преткновения на дальнейшем пути их развития. Уничтожить его, завладеть им или, на крайний случай, хотя бы не зависеть от него — вот что составляло предмет стремлений новгородского и черниговского боярства, да и купечества. Чернигов в этом отношении импонировал новгородскому боярству, и черниговский князь мог рассчитывать на поддержку известной его части. Кроме того, вторая предпосылка намечавшегося в те времена союза Новгорода с Черниговом лежала в области торговых связей. Черниговские речные и сухопутные торговые пути, особенно, конечно, первые, были известной отдушиной для новгородской торговли. Через Сеймско-Донецко-Донскую систему новгородский товар шел на восток, в Тмутаракань и на Кавказ. Не надо забывать того, что при Святославе громадная часть той территории, которая в дальнейшем стала носить название «низа» — Муром, Рязань и даже гораздо севернее, т. е. те районы, которые позже вошли в состав Ростово-Суздальской земли, — в те времена принадлежала Чернигову, и пройти на среднюю и нижнюю Волгу, минуя черниговских князей, было невозможно. Таким образом, создавалась зависимость новгородской торговли от Чернигова. Нужно учесть еще и то, что Чернигов был слабее Киева и хотя бы поэтому не так опасен Новгороду, как Киев, а выгоды союза с ним ясно сознавались. Все это приводит к тому, что Глеб садится в Новгороде еще до того, как Святослав становится киевским князем. Превращение бывшего черниговского князя в киевского не особенно улыбалось Новгороду, но за четыре года Глеб сумел завоевать себе авторитет среди новгородцев. Прежде всего, в 1069 г. Глеб Святославич с новгородцами отбивает Всеслава Полоцкого, пытавшегося с вожаками взять Новгород и подчинить его Полоцку. [732]

732

Никоновская

летопись, с. 96.

К княжению Глеба относится и восстание под руководством волхвов. Летопись приурочивает его к 1071 г., но эта дата, как и дата всех восстаний волхвов того времени, вызывает сомнение. Восстание, несомненно, имело место ранее, в первое княжение Глеба.

Когда волхв поднял восстание, на одной стороне оказались князь, дружина, духовенство, а на другом — волхв и основная масса новгородцев — «мало не весь град», так как «людье вси идоша за волхва». [733]

Решительность самого Глеба, убившего волхва, энергия его при подавлении восстания вполне понятны — закачались самые устои феодального владычества, и, вместе с церковью, грозило пасть то здание, оберегать которое призван был Глеб. Разгром восстания городских низов, предводительствуемых волхвом, не смог не создать известного авторитета Глебу среди новгородской верхушки. С этого момента укрепляются добрососедские отношения между князем и дружиной, с одной стороны, и новгородским боярством и духовенством — с другой. Захватив в орбиту своего влияния Новгород, Чернигов этим самым соединил два крайних конца торговых путей, связывающих северо-запад с юго-востоком. При этом не следует забывать, что во времена Святослава, еще в бытность его черниговским князем, одно время и восточные выходы на Волгу из Новгорода вплоть до Белозерья принадлежали Чернигову, и это обстоятельство заставляло новгородцев особенно охотно принять, а, быть может, даже и позвать сына черниговского князя. Новгород не мог просуществовать без связей с другими феодальными образованиями Восточной Европы, и выбор им князей в значительной мере обусловливался не только социальными симпатиями той или иной прослойки новгородского общества, относящейся исключительно к верхам, знати, но и торговыми интересами и военно-стратегическими планами различных групп боярства и купечества. В определенные моменты брала верх партия новгородских бояр и купцов, тяготеющих к Смоленску, — и на княжеском столе в Новгороде усаживались смоленские Мстиславичи, в другие — брали верх интересы торговли с «низом», с Ростово-Суздальским краем, с Волгой — и на первый план выступали суздальские князья. Часто Новгород пытался пробиться на восток и юг, минуя Киев и Ростов, и тогда в Новгороде княжили черниговские Ольговичи. Упрочилось подобное явление в конце XII–XIII вв., но начало этой системы заложено еще в очень отдаленные времена, и Глеб, безусловно, является первым князем, оформившим взаимное тяготение Новгорода и Чернигова. Одновременно с этим необходимо отметить, что каждая из линий, особенно суздальские и черниговские князья, имели и определенную социальную опору среди господствующих группировок Новгорода. Если суздальские князья опираются главным образом на крупных бояр-землевладельцев и ростовщиков, то черниговские Ольговичи связаны со средним боярством, вернее — известной его частью, с купечеством, и не чужды демагогической политики заигрыванья с массами городского «черного люда» и смердов, политики «опоры» на вече. Короче, черниговские князья еще со времен Глеба основывали свое правление в Новгороде на том же и опирались на те же силы, что и в своей «отчине», в Чернигово-Северской земле. Мы имеем в виду ту связь между князем и местным боярством, сосредоточивающим в своих руках земельные богатства, ценности и т. д. в соединении с реальной властью и хозяйничаньем на вече, которая является характерной чертой феодальной системы государственных образований Северской земли.

733

«Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 175–176.

Традиционная политика черниговской княжеской линии, «племени Святослава», особенно ярко представленная, как это мы покажем в дальнейшем, Ольговичами, была очень сложной. Одновременно со стремлением опереться на местную знать, на туземные феодальные и торговые элементы, на местную феодальную дружину («тысячу», «полк») черниговские князья подчеркивали свое внешнее уважение к вечу. Это уважение подсказывалось правильным пониманием силы и значения веча как в собственно Северских землях, так и в других областях, где они пытались укрепиться (это было именно там, где вече было сильно). Они умело использовали вече для своих целей и не брезговали в случае необходимости прибегать к демагогической апелляции к «вечу», к «земле», чем искусно прикрывались истинные, подлинные корыстные стремления как самого черниговского князя, так и его ближайших бояр.

Начало такой политики по отношению к Новгороду лежит, таким образом, в княжении Глеба в Новгороде.

Новгород союзом с Черниговом преследовал некоторые другие цели, а именно — освобождение от киевской опеки и обеспечение независимости Новгорода и от Чернигова. Два крупнейших соперника и конкурента Киева в союзе между собой видели гарантию от усиления Киева за счет ликвидации самостоятельности обоих.

Глеб в Новгороде завоевывает авторитет и удачными войнами. В 1069 г. он отбивает полоцкого Всеслава с водью, в 1076 г., вместе с подоспевшим на помощь Владимиром Всеволодовичем Мономахом, снова громит подступившего к Новгороду Всеслава.

Вопрос о конце княжения Глеба представляется спорным. Оба исследователя истории Северской земли ограничились лишь передачей одного туманного свидетельства «Повести временных лет» о его смерти. [734] В то же время Соловьев, использовавший некоторые летописи, опубликованные в «Древней Вивлиофике» и хранившиеся в Румянцевском музее, в частности Новгородскую летопись по Комиссионному списку, считает возможным принять версию об изгнании и убийстве Глеба. Обойти молчанием мнение Соловьева все же нельзя. Остановимся на этом вопросе. «Повесть временных лет» указывает на смерть Глеба под 1078 г.

734

Багалей Д. И. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 167; Голубовский П. В. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 83

«В се же лето убьен бысть Глеб, сын Святославль, в Заволочии». [735] Соловьев же цитирует указанную летопись, где говорится об изгнании и убиении Глеба — «и посади Святослав (1) своего Глеба. И выгнаша (2) и бежа за Волок, и у… (3) и Чудь» (пропущенные слова: (1) — «сына», (2) — «из города» и (3) — «убиша»). [736] Прежде всего необходимо заметить, что во вполне достоверной «Повести временных лет» мы не находим указаний на изгнание Глеба новгородцами; между тем летописец интересуется Глебом, дает описание его личных качеств и внешности, упоминает, что его тело было привезено из Заволочья в Чернигов и погребено в Спасском соборе, там, где лежали останки черниговских князей Мстислава и отца Глеба — Святослава. Момент изгнания Глеба из Новгорода не мог быть пропущен составителем летописи. Сам текст летописи, использованной Соловьевым, вызывает сомнение хотя бы тем, что воедино как-то сливается и посаженне Глеба Святославича в Новгороде, и его изгнание, и смерть. Затем, если бы новгородцы только терпели Глеба, то они не преминули бы воспользоваться смертью Святослава для того, чтобы изгнать его немедленно же. После смерти Святослава дела его сыновей были далеко не блестящи, и думать, что Глеб мог и после 1076 г. сидеть в Новгороде, не имея связей с местной знатью, не приходится. Между тем еще в течение двух лет Глеб остается княжить в Новгороде. По-видимому, дружеские взаимоотношения с боярско-купеческой верхушкой, успешные походы, подавление внутреннего врага (восстание волхва), заигрыванье с вечем, союз с новгородским духовенством — все это были те стороны в политике Глеба, которые, создав ему авторитет в определенных кругах, способствовали сохранению за ним княжеского стола еще и в то время, когда за спиной Глеба не было ни мощного Чернигова, ни временно попавшего в руки черниговского князя Киева, что, между прочим, не особенно улыбалось Новгороду, так как означало вновь усиление зависимости от Киева. Изгнать князя Новгород мог только тогда, когда в нем самом либо произошла бы серьезная перегруппировка среди правящих кругов, либо восстание «менших». Но ни того, ни другого, судя по летописи, в Новгороде в то время мы не замечаем. Кроме всего изложенного, странной кажется, если верить сообщению об изгнании Глеба, сама его гибель в земле заволочской чуди. В самом деле, одно дело — пытаться поднять против Новгорода тут же рядом, по соседству с Новгородом жившую водь, как это сделал Всеслав, другое — поднять на новгородцев заволочскую чудь. Если же мы согласимся с версией об изгнании Глеба, то должны будем принять и то, что в Чудь Глеб скрылся, очевидно, для того, чтобы набраться сил, собрать рать и попытаться вернуть утерянное. Но кто же мог рассчитывать на теплую встречу среди разоряемой и ограбляемой чуди, хорошо знающей, что такое новгородские князья, бояре, купцы и прочие любители легкой наживы, той чуди, среди которой было сильно волхвование и где, естественно, Глеб пользовался определённой славой? Бежать туда означало идти чуть не на верную гибель, и уже если Глеб попытался действительно вернуться в Новгород, то, очевидно, он не стал бы забираться в далекую, вовсе не гостеприимную землю заволоцкой чуди, а ушел бы куда-нибудь поближе или попытался бы пробраться к братьям в Тмутаракань, откуда его хотя и не раз выгоняли, но где уже прочно сидели его братья и союзники. Его политика в Новгороде заставляет предполагать, что неудачи в Тмутаракани научили его дипломатии, и вряд ли он, учтя урок прошлых лет, не сумел создать себе опору в Новгородской земле. Если бы он был убит в Заволочье новгородцами, то вряд ли его похоронили бы в Чернигове. То, что его тело очутилось в Спасском соборе, свидетельствует о том, что в земле чуди нашлись лица, доставившие его черниговским дружинникам. Кем они могли быть? Теми же самыми новгородскими боярами и купечеством. Скорей всего в землю заволочской чуди завлекла Глеба обычная феодальная экспансия, и совершал поход он не за свой страх и риск, а во главе предприимчивых новгородских бояр и купцов. Поэтому, естественно, когда он был убит сопротивляющейся чудью, его тело с почетом было доставлено в Чернигов. Убитый князь-изгнанник никогда бы не дождался таких почестей от новгородцев, а черниговцы ехать за трупом в землю заволочской чуди, конечно, не могли и не думали, так как кратковременное владычество Святослава в соседнем Белозерье не создало в нем базы для постоянного пребывания там черниговского боярства.

735

«Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 193.

736

Соловьев С. Ук. соч. С. 301–302.

А. А. Шахматов, восстанавливая древний новгородский свод XI в., приводит следующий вариант гибели Глеба Святославича: «Выгънаша из города кънязя Глеба, и бежа за Волокъ, и убиша и Чюдь месяца майя в 30». Этот вывод Шахматов строит на основании списка князей из Комиссионного списка Новгородской летописи. (Новгородская летопись по синод, харат. списку. 1888. С. 439; Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. С. 526, 629).