Очерки истории Левобережной Украины (с древнейших времен до второй половины XIV века)
Шрифт:
Князья собирали дань, ходили в полюдье, наживались от походов, которые занимали видное место в деятельности князя и бояр-дружинников. От этих походов князья получали богатую добычу, в виде взятых в «полон» рабов, которых они частью продавали, а частью сажали на земли.
Теперь, в XI в., князья уже «осваивают» свою землю, расширяют свое хозяйство за счет захватываемых у смердов земель, причем они экспроприируют не только землю смерда, но и его самого, его личность, его свободу, и закабаляют смердов долговыми обязательствами. Феодализм растет вширь и вглубь, охватывает все новые и новые районы, все новые и новые слои населения и устанавливает новые формы феодальной зависимости. Феодальная дружина делится на три лагеря: древнейшая, «первая», «старшая» дружина, землевладельцы, хозяева «челяди» и «огневщины», выделившие из своей среды князя и сплотившиеся вокруг него. Некоторые исследователи считали, что эта часть дружины сперва, в исторической последовательности, выступает как дружинники, а затем уже как люди, владеющие землей и людьми. Утверждать так, значило бы признать, что сперва возникает государственный аппарат, а затем классы, и во-вторых, признать, что эта часть дружинников — люди без роду и племени и уж тем более без какого-либо недвижимого имущества, пришедшие на Русь вместе с первыми князьями-завоевателями, очевидно, варягами. Лишь тогда, когда их старая система обогащения в форме сбора даней и грабежей в походах потерпела фиаско, они стали обзаводиться имуществом: землей, двором, селами, пашнями, угодьями и т. д. и, прежде всего, «челядью», людьми, на эксплуатации рабочей силы которых строится их хозяйство. «Передняя», «старшая» дружина была именно, прежде всего, результатом разложения общины и выделения классово-господствующей верхушки и, таким образом, не могла не быть экономически могущественной. Ее экономическая база состояла главным образом из двух элементов: земли и людей. Вторая группа дружинников, идеология которых сквозит в летописи, — действительно воины-дружинники, не землевладельцы, а воины, все имущество которых заключается в награбленных ценностях, в военной добыче и дани, которой делится с ними князь. Их жизнь проходила в походах, их богатство зависело от удачи. Война — источник их обогащения, и они отнюдь не стремятся к ведению хозяйства в вотчине. Они не землевладельцы. Первая — «старшая», «передняя» — дружина вместе с укреплением и ростом своего феодального хозяйства все больше и больше отходит собственно от персоны князя, собираясь в его горницах лишь от случая к случаю, все больше и больше углубляясь в интересы «земли», в интересы своей вотчины. Эта часть боярства сливается окончательно, за редким исключением, с земским боярством, в городах — со «старцами градскими», а во всей земле — со «старой», «нарочитой чадью», «лучшими» людьми. Когда-то, в далеком прошлом, «передняя дружина» сама вышла из подобной же верхушки, из феодализирующейся полуродовой «старой чади», «старцев градских», «вячших».
С другой стороны, князья также усиленно занимаются своим хозяйством: пашнями и лугами, дворами и бортями, скотоводством и ремеслами и т. п. И вот тут-то для надобностей управления создается особый тип дружинника, частью из числа привилегированных рабов, холопов, из слуг-челядинов: это тиуны, старосты и пр., которые могут быть одновременно детскими, отроками, пасынками, напоминающими Владимирову гридьбу, полуслуг-полувоинов. «Старшие дружинники», отрывавшиеся от своих хозяйств длительными походами князей в предшествующее столетие, ныне всецело заняты устроением своего феодального хозяйства и постепенно теряют непосредственную связь с княжеским двором. Княжеский двор и княжеское хозяйство в целом начинают играть все большую и большую роль. Последнее обстоятельство способствует возвеличению слуг и привилегированных холопов, обслуживающих княжую вотчину, столь ярко представленную в «Русской Правде» Ярославичей. Эти слуги-«челядины» — тиуны, ключники, кормильцы, старосты и т. д. — выступают в мирное время в качестве управителей княжеского хозяйства и его доверенных лиц по управлению всем княжеством: мечников, даньщиков, вирников, посадников и т. п., а в военное время они составляют основное ядро княжеской дружины: «децких», «отроков», «молодшую дружину», генетически связанную с древней гридьбой, хотя этот термин существует еще и в XI–XII вв. И недаром «уные» рассматриваются летописью, в частности Ипатьевской, как княжеские «тиуны». Из их среды князь и вербует своих «съветников», помощников-слуг. И на второй план отходят «мужи хороборствующие», участники походов отцов и дедов современных князей, делившихся с ними военной добычей, данью и плативших им жалованье. «Мужи хороборствующие», дружинники варварских времен, мечом добывающие себе средства к жизни и богатство, вместе с последними остатками варварства уходят в прошлое. И лишь кое-где в летописи воспоминанием о былых временах звучит упрек летописца, явно симпатизирующего им, а не «молодшей дружине», дружинникам-тиунам, направленный по адресу князей конца XI и начала XII в.
Эти изменения в соотношении сил в самой среде феодалов-дружинников, происшедшие в XI в. и отмеченные с горечью составителями «Повести временных лет» по отношению к Всеволоду, характеризуют последнего как князя «своего века», полностью воспринявшего все изменения в развитии феодальных отношений и соответствующим образом перестроившего всю свою политику. Летописец противопоставляет старые времена новым, старых князей его современникам. «Ти бо князи (старые князья. В. М.) не собираху много имениа, ни творимых вир, ни продажь воскладаху на люди, но оже будяше праваа вера, и ту возмяше дая дружине на оружие. И дружина его кормяшеся, воююще иныа страны, бьющеся: «братие, потягнем по своем князе по Русской земле». Не жадаху «мало ми есть, княже, двесте гривен», не кладаху на свои жены златых обручей, но хожаху жены их во сребре». [791]
791
ПСРЛ. Т. VII. Воскресенская летопись, с. 266–267.
Во времена Всеволода Переяславльская земля еще в какой-то мере сохраняла свою политическую самостоятельность в отношении Киева, но она почти полностью исчезает при его преемнике. Специфической особенностью Переяславльской земли, отличающей ее от Черниговской, является то обстоятельство, что она гораздо больше подвергалась налетам и набегам со стороны половцев и, с другой стороны, в этой пограничной со степью области большое значение начинают играть частично осевшие на землю, частично продолжающие еще кочевать, лишь постепенно переходя к оседлости, племена и отдельные колена кочевников — печенегов, торков и отчасти даже половцев. Некогда, в 1055 г., обрушившиеся у Воиня на территорию Переяславльского княжества торки, господство которых в степях было сломлено половцами, в значительной своей части постепенно переходят границы Переяславльской области, оседая на землю. Они вели полукочевой, полуоседлый образ жизни, строили города и, превратившись из чужеродного тела в единое неразрывное с феодальным организмом русского Приднепровья, постепенно ассимилировались с местным населением, в основном уже русским, несмотря на всю пестроту населения Переяславщины. Тюркский элемент, происхождения гораздо более древнего, нежели переяславльские торки и прочие племена и роды «черных клобуков», несомненно силен в Переяславльской земле с давних пор, и его укреплению способствовало появление и расширение черноклобуцкого населения окраинной Переяславщины. Во второй половине XI в. происходит укрепление тюркских элементов, которые поселились на данной территории в глубокой древности. Торкам предшествовали печенеги. Разгромленные русскими князьями в 1060 г., добитые половцами остатки печенегов и торков частично были вынуждены покориться половцам, новым, несравненно более сильным хозяевам степей, частично перейти Дунай, где и началась борьба кочевников с Византией и между собой, но известная часть их все же подошла к границам Переяславльской земли. [792] Под 1080 г. летопись сообщает нам следующее: «Заратиша Торци Переяславльстии на Русь…». Для того чтобы торки получили прозвище «переяславльских», нужно, очевидно, предположить, что они не были уже врагами для Переяславльского княжества. Торки носили название «переяславльские» потому, что они входили в состав населения Переяславльского княжества. Поэтому вряд ли возможно предполагать, что приведенное выше указание летописи свидетельствует о столкновении торков с мономаховой дружиной где-то в степях. Нет, торки входили уже в состав населения Переяславльского княжества и стали довольно давно вассалами князя, и в данном случае мы имеем дело не с походом, а с восстанием торков. Это тем более очевидно, что причин для восстания было достаточно, и их следует усматривать хотя бы в уничтожении той самостоятельности, которой пользовались торки в своих степях незадолго до того, как обстоятельства заставили их бросить Придонские и Приднепровские степи и перейти границу Переяславльской земли. Уничтожение самостоятельности выражалось как в политическом ограничении, в виде обязательства охранять границы, так и в ограничении права кочевать. Последнее ограничение заставляло их все более и более переходить к новому, незнакомому, оседлому земледельчески-скотоводческому хозяйству, характерному для южных окраин древней Руси. После неудачного восстания, разгромленного Мономахом, торки окончательно теряют свою самостоятельность, быстро эволюционируют и приспособляют к окружающей их обстановке свою хозяйственную и социальную жизнь. Происходит и процесс растворения тюркского этноса в местной среде, в которой, несомненно, имелся тюркский элемент еще более ранней формации, наложивший свой отпечаток на жителей Переяславщины. [793] Торки, еще в 50-х годах XI в. занявшие район около городка Воиня, в более поздний период оказываются расселенными по более обширной территории. Их мы встречаем у Заруба, Баруча, Горошина, Песоченя и Жолни, причем русское население либо смешивалось с торками, либо сидело в городах, бывших своеобразными крепостями, обязанными следить за несовсем надежным тюркским населением. [794] Под давлением тюркских племен русское нетюркизированное население стало уходить дальше к северу, хотя, с другой стороны, наблюдается и процес русификации пришедших из степей кочевников. [795] Торки не были чем-то единым вообще, а тем более не были едиными переяславльские торки. Мономах воюет в союзе с торками-читиевичами, вышедшими «ис половец». [796] Читиевичи, очевидно, один из родов торков. Турпеи — также одно из колен или один из родов торков, кочевавший в Переяславльской земле в районе Сакова и Баруча. [797] То же самое мы можем отметить и по отношению к берендеям. [798] Тюркский элемент проникал и в Чернигов, где мы находим коуев, «своих поганых», т. е. черниговских половцев, по-видимому, и более древние тюркские племена: печенегов и даже болгар. [799] В разных местах окраинных со степью княжеств летописные источники упоминают о тюркских племенах, ставших вассалами князей. Киевские берендеи, торки, каепичи и др., переяславльские торки, турпеи, черниговские коуи, рязанские печенеги — не что иное, как роды и колена племен болгаро-аланских, печенежских и торкских. Позже к ним присоединяется и часть половцев — «своих поганых». Все эти «свои поганые» часто носят общее название «черных клобуков». В некоторых местах на окраинах их значение очень велико. Стоит остановиться хотя бы на городах Поросья, заселенных «черными клобуками», городах берендеев, Торческе и других поселениях, принадлежавших кочевникам, все более и более прочно оседавшим на землю, хотя ранее, до XI–XII вв., они были прежде всего номадами. Не затрагивая вопроса об оседании на землю и о печенежско-торкской «колонизации» окраин древней Руси, мы останавливаемся лишь на постепенном освоении кочевниками известной части Переяславщины, на проникновении кочевников в Чернигово-Северскую землю, так как историческое развитие крепкими цепями свяжет надолго в процессе взаимного проникновения и взаимопоглощения и оседлое, в массе своей славянское, русское, и кочевое, в массе тюркское, население. Общественное развитие приведет верхушку «черных клобуков» — князей, старшин, «лепших мужей» — в ряды переяславльского и черниговского боярства, «былей», дружинников, даже в состав княжеских фамилий, тогда как низы кочевого оседающего на землю люда ассимилируются этнически и социально с русским сельским земледельческим населением. Такого рода ассимиляция в действительности и происходила, как бы ни отрицал ее в своем капитальном труде «Історія України-Руси» М. Грушевский, желая хотя бы теоретически сохранить чистоту «украинской» славянской крови. Позднейшие достижения научного анализа, правда, заставили даже этого маститого украинского академика в своих последних работах отказаться от старых взглядов. [800]
792
«Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 159; Голубовский П. В. Печенеги, торки, половцы до нашествия татар // История южно-русских степей IX–XIII вв. С. 77–78, 134; Ляскоронский В. К вопросу о переяславльских торках // Журнал м-ва нар. просв. 1905.
793
Барсов Н. П. География начальной летописи. С. 25, 39–40, 62–63; Пархоменко В. А. У истоков русской государственности. С. 42, 43, 69; Его же. Про культуру тюрків нашего степу IX–XIII вв. // Східні світ. 1928. № 3–4; Его же. Киевская Русь и печенеги // II Конференция археологов в Херсонесе. 1927; Городцов В. Результаты археологических исследований в Изюмском уезде Харьковской губ., 1901 // Труды XII Археол. съезда. Т. I. С. 214; Срезневский И. И. Русское население степей и южного Поморья XI–XIV вв. // ИОРЯз и Сл. Т. VIII. Вып. IV. С. 319; Спицин А. А. Курганы киевских торков и берендеев // Записки Русского археол. о-ва; Труды Отделения славянской и русской археологии; Середонин. Историческая география. С. 169–170; 175–176, 179, 180; Ляскоронский В. История Переяславльской земли с древнейших времен до половины XIII столетия. С. 193, 373; Грушевский М. С. Історія України-Руси. Т. II. С. 83, 336, 338, 345–347, 348–349, 526–550, 584–585; Затыркевич. О влиянии борьбы между народами и сословиями на образование русского государства в домонгольский период. С. 148–152.
794
Голубовский П. В. Печенеги, торки, половцы до нашествия татар // История южно-русских степей IX–XIII вв. С. 134–135.
795
Там же. С. 135–136; Андрияшев А. Нарис історії колонізації Переяславлської землі до початку XVI віку // Записки історично-філологичного відділу. Всеукр. Ак. наук. 1931. Кн. XXVI. С. 14–15.
796
«Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 241; Грушевский М. C. Історія України-Руси. С. 536–537.
797
Голубовский П. В. Печенеги, торки, половцы до нашествия татар. С. 148–149. М. Грушевский считает турпеев половецким родом. См. ук. соч., с. 534–535.
798
Голубовский П. В. Ук. соч. С. 148.
799
Там
800
Грушевский М. С. Ук. соч. С. 550–551; Его же. Порайонне історічне дослідження України.
Переяславльская земля все более превращается в арену борьбы русских с половцами, в княжество-крепость. Под давлением кочевников-половцев русское население то отходит на север, а с ним вместе уходят к верховьям рек, к северу, спасающиеся от своих диких сородичей — половцев, «черные клобуки», то, после удачных походов русских дружин в степи, после ожесточенной борьбы «воев» (переяславцев, римовцев и т. д.), оно спускается на юг до Ворсклы и Донца. Всякий новый налет половцев отбрасывает отважных поселенцев к северной укрепленной линии. Опустошается и становится безлюдным огромный край. Постоянная борьба с половцами отвлекает Переяславль от внутренних дел Руси. Княжество перестает играть самостоятельную роль, включаясь в орбиту политической жизни Киева.
Остановимся на политической истории Переяславльской Украины. Характерным для истории Переяславльской земли во второй половине XI и начале XII в. является борьба с половцами и усиление кочевых элементов («черных клобуков»), оседающих или еще только кочующих на территории Переяславльского княжества. Само Переяславльское княжество превращается в форпост Киевской земли в ее борьбе с кочевниками, в своеобразную «Украину» Киева. Не случайно в это время уже появляется в летописи термин «Переяславльская Украина». Переяславльский стол становится как бы трамплином к киевскому.
После разгрома переяславльских торков в 1080 г., ожидая нападения половцев, Мономах некоторое время стоит с дружиной в Оброве. Но Мономах стоял здесь напрасно. Половцы, воспользовавшись тем, что внимание князя было обращено в другую сторону, иным путем проникли в русскую землю и принялись опустошать Черниговщину, где особенно пострадал город Стародуб. [801] Мономах громит половцев, а их ханов Асадука и Саука берет в плен. Через некоторое время Мономах «гонихом по половьцих за Хорол, иже Горошин взяша». [802] Не прошло и года, как весной, направляясь к северо-востоку от Переяславля, к Прилукам, где в районе Ромен, Синьца и Снятина можно было ожидать вторжения половцев, Мономах, не доезжая Прилук, внезапно натолкнулся на восьмитысячный отряд половецких ханов. Он уклонился от сражения, так как, не ожидая встретить здесь половцев, дружина его шла налегке, отправив оружие на возах в город. Князю с дружиной удалось проскочить в город и укрыться за его стенами. Половцы не смогли воспрепятствовать маневру Мономаха и ограничились тем, что «толко Семцю яша единого живого, та смерд неколико…». Войдя в город, дружинники Мономаха запаслись оружием, осмелели и начали вступать в стычки с половцами, оттеснили их от реки, и половцы вынуждены были отойти за Сулу. Наутро Мономах двинулся к Белой Веже, где ему удалось разгромить половцев и взять в плен их ханов Асиня и Сакая. Обычно под Белой Вежой Остерской, расположенной невдалеке от Прилук, на р. Остре, подразумевают колонию беловежцев-саркельцев, выселившихся с Дона в 1117 г. О том, что в данном случае мы имеем дело именно с Остерской Белой Вежой, а не с Донской, говорит расстояние, отделяющее Белую Вежу от Прилук — около однодневного перехода. Следовательно, эта Белая Вежа не может быть на Дону. И действительно, в XVII в. у истоков Остра было городище Белая Вежа, а в XIX в. — немецкая колония Белемешь, в своем названии хранившая исковерканное старое наименование древнего населенного пункта. [803] Обычно ее возникновение связывают с упоминаемым в летописи под 1117 г. переселением под давлением половцев населения Донской Белой Вежи — Саркела, в те времена значительно русифицированного. [804] Но Белая Вежа упоминается в данном районе еще до переселения донских беловежцев «на Русь», т. е. до 1117 г., ибо упоминание о ней встречается еще в поучении Мономаха детям, памятнике, датированном 1101–1102 годом, [805] а часть, трактующая о походах, разновременна, и запись о данном походе Мономаха может быть датирована 80-ми — 90-ми годами XI в. Поэтому связывать основание Белой Вежи с уходом русского населения с нижнего Дона нельзя. Во всяком случае, если даже и предположить такого рода происхождение Белой Вежи, то данное событие придется связать с какой-либо более древней волной переселения. После сражения под Белой Вежой Мономах не только обороняется, но даже предпринимает наступательный поход на половцев и захватывает у Варина их вежи. [806]
801
«Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 239; Ляскоронский В. История Переяславльской земли с древнейших времен до половины XIII столетия. С. 299–300.
802
«Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 239–240; Ляскоронский В. Ук. соч. С. 300–301.
803
Голубовский П. В. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 8–9; Артамонов М. И. Средневековые поселения на нижнем Дону. С. 88.
804
Ипатьевская летопись. 1908, с. 285.
805
Соловьев С. Русская история с древнейших времен. Т. II. С. 337–338; Т. III. С. 760.
806
«Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 240.
В эти годы Переяславль, превратившийся в оплот борьбы с половцами, всячески укрепляется: вокруг города возводятся стены, очевидно, уже каменные, строятся каменные церкви и здания, заканчивается строительство собора св. Михаила, у городских ворот закладывается церковь св. Федора и другая, св. Андрея, «и строение баньное камено, сего же не бысть преже в Руси, и град бе заложил камен, от церкве святого мученика Федора и украсил город Переяславльский здании церковными и прочими зданьи». [807] Город, действительно, становится неприступным, но окрестности его еще опустошались половцами. Так, например, в 1092 г. были ими разорены Песочен, Переволок и Прилуки. [808]
807
Там же. С. 202.
808
Там же. С. 208.
После смерти Всеволода в 1093 г., Мономах, предвидя возможные столкновения с князьями в том случае, если он займет киевский княжеский стол, уступает его Святополку Изяславичу, сам уходит в Чернигов, а Переяславль получает Ростислав. Узнав о смерти Всеволода, половцы отправили послов к Святополку с просьбой заключить мир. Не рассчитавший своих сил Святополк, подобно своему предшественнику Всеволоду, «не сдумав с болшею дружиною отнею и стрыя своего, совет створи с пришедшими с ним» (т. е. с «молодшей дружиной», слугами и воинами, составлявшими его ближайшую свиту, охрану, слуг и управителей) и, как пришлый князь, незнакомый с условиями борьбы с половцами, допустил ошибку. Он схватил послов и «всажа и в истобъку». [809] В ответ на этот поступок половцы ворвались в пределы Киевского княжества. И снова разошлась «старшая дружина», «мужи смыслении», с князем, опиравшимся на «несмыслених», «молодшую дружину». Первые предостерегали князя от похода на половцев, так как они были сильны, и княжеская дружина одна справиться с ними не могла. «Смыслении» говорили: «не кушайся противу им, яко мало имаша вой», на что Святополк, подстрекаемый «молодшими» дружинниками, гордо отвечал, что справится с половцами со своими 700 отроками. На эта князь получил резонный ответ, что будь их у него хоть 8000, и то будет мало. Идеология дружинника, вспоминавшего о былых походах князей, объединявших дружинное воинство, сказывается в речах «смыслених», предпочитавших объединенные действия, хотя бы отдаленно напоминающие былые походы князей «готической», варварской, только вступившей на путь феодализации Руси, разрозненным выступлениям, междоусобицам, феодальным войнам, милым сердцу князей и «молодшей дружины», отражающим уже новую ступень в развитии общества — консолидировавшийся феодализм и соответствующую ему форму государственной организации — феодальную раздробленность. В конце концов уговоры «передней дружины», «большей дружины», действительно имевшие смысл, подействовали на князя, недостаточно ориентировавшегося в конкретной политической и военной, обстановке. Несмотря на подстрекательство своих «уных», он вынужден был пригласить на помощь Мономаха. Последний соглашается и приказывает Ростиславу двигаться из Переяславля на помощь Святополку, а сам подходит к Киеву. Здесь сказались разногласия среди самих князей, державшихся по отношению к половцам различной тактики. Снова на страницах «Повести временных лет» ярко выступает идеология воинов-дружинников. Именно они обращаются к князьям со словами: «Почто вы распря имаша межи собою, а погани губят землю Русьскую, последи ся уладита, а ныне пойдита противу поганым, любо с миром, любо ратью». Владимир хотел заключить мир, Святополк же стремился во что бы то ни стало сразиться с половцами. Ростислав, очевидно, не имел своего мнения, а всецело подцерживал Мономаха. В конце концов Святополк берет верх, и объединенные рати князей идут по правому берегу Днепра к Триполью. На Стугне князья остановились и собрали совет своих дружин. На совете Владимир, Ян Вышатичь, ставший, очевидно, крупнейшим черниговским боярином со времен Святослава Ярославича и служивший теперь новому черниговскому князю, исконному врагу сына его старого князя, и другие «смыслении», старые воины-дружинники, бывалые и знавшие силу половцев, неоднократно сталкивавшиеся с ними и помнившие еще страшное поражение Ярославичей под Альтой, по-прежнему требовали заключения мира с половцами, а «кияне», под которыми следует подразумевать главным образом ту же «молодшую дружину» Святополка, настаивала на переходе через реку и на сражении. Снова решил дело Святополк как старший киевский князь. Русские дружины перешли реку и для похода построились в боевом порядке, На правом крыле шли дружины Святополка, в центре — Ростислава Всеволодовича, на левом фланге — Мономаха. Пройдя валы у Триполья, русские столкнулись с передовыми отрядами половецких стрелков из лука и стали между валами, причем русские лучники, взойдя на вал, начали перестрелку с половецкими. Половцы, в свою очередь, подошли к валу и сейчас же обрушились на Святополка. Как ни храбрились его «уные» «отроки», его «молодшая дружина», они первые не выдержали натиска половцев и бежали. Несмотря на то, что Святополк с небольшой группой воинов отчаянно сопротивлялся, бежали и его «кияне», а затем и он сам. Половцы после разгрома отряда Святополка обрушились на Мономаха и Ростислава и обратили их в бегство. При переходе Стугны в брод утонул Ростислав. Его попытался было спасти Мономах, но чуть не утонул сам. [810] Смерть Ростислава оплакивает «Слово о полку Игореве».
809
Там же. С. 210–211.
810
Там же. С. 212–213.
«Не тако ли, рече, река Стугна; худу струю имея, пожръщи чужи ручьи и стругы, растрена к устью, уношу князю Ростиславу затвори Днепр темне березе. Плачется мати Ростиславя по уноши князи Ростиславе: «уныша цветы жалобою, и древо с тугою к земли преклонилось»». [811] Много дружинников и бояр утонуло в Стугне, и Владимир с «малою дружиною» вернулся в Чернигов. Святополк бежал в Триполь (Треполь, Триполье), а оттуда в Киев. Часть половцев ушла громить городки и села, часть же принялась за осаду города торков Торческа. Несмотря на отчаянное сопротивление торков, город, не получая ниоткуда поддержки, так как обоз с хлебом, отправленный осажденным торкам, не смог пройти через половецкий стан, вынужден был сдаться. К тому времени половцы вторично разбили Святополка, причем сам он едва спасся, ускакав в Киев «сам третей». Это был полный разгром как русских, так и черноклобуцких поселений южной окраины Киевщины и Переяславщины. Половцы громили городки, уничтожали села, нивы, разоряли землю, жителей убивали или уводили в плен. [812] Вся земля пылала заревом пожаров, всюду бродили половцы, городские жители ожидали своей судьбы, а сельское население пряталось по балкам, оврагам, в лесах. Святополк дорого заплатил за свое упрямство, за то, что не послушал совета старых опытных дружинников, знающих силу половецкого оружия. Легкая победа над половцами, мелькавшая в головах «молодших дружинников», «отроков» Святополка, окрыленных карьерой дружинников киевского князя, выпавшей на их долю, оказалась фантазией, порожденной недостаточным знакомством с врагами. Пыл прошел, купанье в Стугне, а перед этим еще стремительное бегство с Трипольских валов, охладило их головы. Колебавшийся еще ранее Святополк, более умеренный в своих планах, чем его ближайшие соратники и приспешники, одумался еще раньше и поспешил заключить мир с половцами. Пришлось, очевидно, заплатить половцам и дань и вдобавок заключить дипломатический союз с ними, женившись на дочери знаменитого половецкого князя Тугоркана. [813] Половцы не составляли государства, где бы все племена и колена беспрекословно подчинялись единому центру, и власть Тугоркана не распространялась на всю землю Половецкую.
811
Слово о полку Игореве / Под ред. В. Ржига и С. Шамбинаго. Изд. «Academia», 1934. С. 73–74.
812
«Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 213–218.
813
Там же. С. 218.