Очерки смутного времени 1985–2000
Шрифт:
Эта война востребовала все худшее, что есть в нашем народе, и, будучи реализовано, оно получило права гражданства. Убийцы стали героями.
И все-таки, хотя Съезд не выполнил свою задачу (а основная его задача состояла в том, чтобы вырвать власть у партийной мафии), значение его огромно. Сделано главное: разбужено политическое сознание людей. Сколько лет мы прожили в политическом анабиозе! Мы считали: у них своя жизнь, у нас – своя, и соприкосновения – никакого. Игры правительства нас не интересовали. При виде человека на трибуне у нас автоматически отключался слух.
…От всей текущей политики на нас уже заранее веет или человеческой
А тут – вся страна бросила работу, прилипла к телевизорам, радиоприемникам, газетам. Выслушала все точки зрения, увидела, кто чего стоит и как воочию варится политическая каша, составила свои мнения, пусть несогласные между собой, но это – мнения.
Еженедельные благотворительные обеды в кооперативном кафе – для пенсионеров, оказавшихся «за чертой бедности». Берут интервью у сидящего за столиком ветерана. Он выражает благодарность партии и правительству за проявленную заботу. Партия и правительство ограбили его, выжали из него все соки и выбросили на свалку, а несчастный старик все бормочет официальные, бессмысленные слова благодарности. Он даже не замечает, из чьих рук получил бесплатную кормежку. Раз хорошо – значит, «партия и правительство». Удивительно, как легко втесняются в наши податливые башки все эти «идейные» благоглупости и как прочно они укореняются!
Ибо большинство людей не затрудняет себя разысканием истины и склонно усваивать готовые взгляды.
Это сколько же поколений должно вымереть, прежде чем мы увидим вещи в их истинном свете?
Нашел свое место!
7.10.1989. Итак, решено: я еду в Плёс (на должность замдиректора по науке историко-архитектурного и художественного музея-заповедника). Окончательно это решение сложилось 2 сентября, когда, будучи в командировке в Ярославле, я на субботу-воскресенье смотался в Плёс на «Ракете» и увидел предназначенную мне двухкомнатную квартиру, которая ждет меня с апреля. Тогда я понял: если организация в состоянии выстроить дом для своих сотрудников, значит, у нее есть перспектива, с этой организацией можно иметь дело. Квартира – это уже надежный аванс. Но главное, конечно, не в этом.
Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни.
Аргументов в пользу переезда множество, но главное – отчетливое ощущение судьбоносности этого решения. Теперь или никогда! Это ощущение возникло сразу же после звонка Закаменной (перед Новым годом); с тех пор я обдумывал, в сущности, только технические детали.
Да уже и нельзя мне не ехать. Не могу я позволить себе и на этот раз изойти мечтаниями: если это произойдет, это будет последним моим поражением, таким поражением, после которого я никогда уже по-настоящему не поднимусь.
«Крошечная, храбрая, голодавшая, но не покорившаяся горстка действительно высокодуховных людей начала сознавать свои возможности… начала маленькими и мельчайшими группами снова повсюду работать, отметая любые лозунги и строя целиком заново
15
Гессе. Игра в бисер.
Мое место – там. Давно уже – со времен армии – я не строил планы, не предавался мечтам с таким упоением. В уме своем я уже разработал целую программу действий, и она разрастается с каждым днем. Выполняя эту программу, я, быть может, вернусь к себе.
– …И я, быть может, направлюсь по лучшему пути, чем это было до сих пор.
Обдумываю свою жизнь в городке, где все друг друга знают. Мечтаю, как обставлю свою квартиру (никакой захламленности, конечно), как буду писать по утрам, после недолгой прогулки или пробежки на лыжах, а по вечерам заниматься историей и философией. Поставлю со школьниками «Горе от ума». Раз или два в неделю буду наезжать в Иваново читать лекции в каком-нибудь вузе. Может быть, займусь опять живописью. Станут приезжать ко мне друзья и женщины и, возможно, позавидуют мне. Войдут в мою жизнь новые люди, буду выслушивать их и делиться с ними тем, что нажил.
Я чувствую, что там я нужен, нужнее, чем здесь. Мое место – там.
Время мое приспело, и путь мой передо мною.
Конечно, что-то суетное есть в этом упоении, в надеждах, которые я связываю с Плёсом: что там-то, мол, я, наконец, заживу настоящей, своей жизнью.
И все-таки… Все-таки!
…И все же он шел на это, как человек, чувствующий, что завтра – старость и что счастие, пославшее за ним, уже больше никогда не повторит приглашение.
О мировых религиях
Сама их взаимная нетерпимость, претензия на безраздельное господство, указывает на их ограниченность, т. е. историчность. Они имели начало, будут иметь и конец. Форма – преходяща: догматика, обряд и прочие «бренные конструкции» (по Хайдеггеру).
…То, что в одних священнодействиях признается святым, в других таковым не считается. Если бы было что-нибудь по природе святое или несвятое, то этого разногласия нельзя было бы допустить.
А по сути? Христианство, по сути, не отрицает язычество, а включает его в себя как частность, и само, в свою очередь, будет включено в некую более высокую и всеобъемлющую религию. Ему не придется при этом объединяться, например, с исламом; просто: там – различия станут несущественны.
Нам каждое вероисповедание, каждое вероучение уже заранее казались мертвыми и бесполезными. Свой долг и свою судьбу мы видели в одном-единственном: каждый из нас должен был настолько стать самим собой, настолько соответствовать и подчиняться пробивающемуся в нем естеству, чтобы неведомое будущее нашло нас готовыми ко всему, что бы оно ни вздумало принести.