Ода на рассвете
Шрифт:
– Да будет воля Твоя…
– Аминь! – сказал Федр Мохов и взял за руку свою жену. Они ехали молча. С каждым метром отделения от детей и от дома, становилось все тяжелее. Чем ниже опускалась Наталья Михайловна, тем сильнее сжимал Федр ее пальцы. Она сдерживалась сколько могла, пока, наконец, не прижалась к его плечу, чтобы муж не видел ее беззвучных слёз.
Во дворе остался только грузовик под охраной водителя, который заменил солдата по разрешению командира.
Леонид Петрович остался почти один. В доме стало удивительно тихо. Эта дикая тишина,
Командир отыскал эту дверь, коморку и ещё одну дверь, и оказался на кухне.
– Сыночек! – бросилась его обнимать Марья Петровна. – Ленечка! Лёня! – но тут же она отпрянула и оттолкнула его. – Что ты здесь делаешь? – возмутилась она. – Как ты можешь чинить зло этим людям?
– Я не лиходей какой-нибудь, мама! – пытался объясниться сын. – Я исполняю то, что мне было поручено.
– А если бы тебе…– зарыдала Марья Петровна. – А если бы тебе было приказано мать родную расстрелять? … Ты бы тоже это сделал?
Сын ничего не ответил.
– Значит сделал бы…– с горечью закивала головой мать.
Пошло несколько минут, пока Марья Петровна усмирила свой плач.
– Что же с ними дальше будет?
– Всего-навсего небольшой срок года на три, не больше, и поработают немного на государство. У них будет крыша над головой и еда. Потом будут свободны и вернутся домой, – солгал сын, пытаясь успокоить мать. – И нечего тут такие драмы устраивать!
– Но за что? Лёнечка, объясни мне, за что? Сколько людей у них работает. Сколько семей имеет хлеб и до хлеба. Зачем? … Что они сделали? Какой закон нарушили?
– Что сделано, то сделано, – отрезал Леонид.
– А детки? Что с ними будет?
– Они будут работать на пользу Союза.
– О, нет! Не может быть! – запричитала снова Марья Петровна. – С каждой новостью ты рвешь мое сердце на части!
– Они ещё в машине, мама! – выпалил Леонид Петрович.
– Ты их ещё не отправил?! Не отсылай их никуда, пожалуйста! – взмолилась мать, ухватившись за сыновьи руки и падая на колени. – Не делай их ещё несчастнее!
– Мама, прекрати! Встань! – вырвался из материнских рук Леонид и развернулся, чтобы уйти.
– Стой! Погоди! – через силу проглотив колючий ком, поймала его за рукав Марья Петровна и развернула к себе. – Слушай! Оставь их у меня.
– Глупости! – стряхнул с себя Леонид ее руки и направился к выходу.
– Нет, не глупости. Ты сделаешь так, якобы они у меня… на перевоспитании, якобы, чтобы… стали патриотами,– командир задержался у косяков дверей,– чтобы родине служили. Понимаешь? Пожалуйста!
На скулах Садовского заиграли желваки. Он шумно выдохнул.
–
Грузовик остановился возле небольшого деревянного дома с искусно выполненными ставнями окон и с широким поросшим травой двором.
– Игнатыч, – обратился к водителю командир, – иди, отпусти детей. Они будут жить здесь под покровительством государства.
Тот послушно вышел.
– Ты не зайдешь? – робко спросила Марья Петровна у сына.
– Нет.
– Ты приехал сюда только, чтобы…
– Да, только, чтобы выполнить приказ! – оборвал ее Леонид.
– Я всё поняла, сынок, – тихо сказала мать. – Очень больно видеть тебя таким… Я всегда молюсь за тебя, – с этими словами женщина вышла из кабины грузовика.
Дети уже вылезли из кузова и стояли у калитки.
– Няня! – встретил ее Сашка.
– Марья Петровна, как мы вас рады видеть! – не скрывая слёзы, бросилась к няниным рукам Лиза.
– О, что с нами случилось…
– Я всё знаю, дети мои,– обняла их женщина. – Я всё знаю… Спасибо тебе, Игнатыч,– отпустила она водителя. Последний обошел машину. Дверь захлопнулась. Грузовик уехал. – Идемте в дом, мои милые…
IV
Сколько нужно времени, чтобы забыть печаль? Сколько нужно времени, чтобы зажили раны? Сколько нужно, чтобы снова жить?
В народе говорят: „Время лечит". Но так ли это?
Найдется немало смельчаков, которые дерзнут поспорить с этим закоренелым утверждением. Зачастую на „лечение” не хватает длины и целой жизни. Зачастую на „лечение” уходит несколько поколений, но и тогда в подсознании сохраняется, передается история и моральный опыт.
Прошло два дня. Особенно длинные и особенно скорбные. Лиза и Саша жили у няни. Дети до последнего надеялись, что вот-вот и во двор войдут отец и мать, и заберут их, и они снова будут жить все вместе, что всё образуется… но перемены не наблюдались. Они молились.
После длительных размышлений Елизавета решилась в письме сообщить обо всем брату. Она села писать.
Лиза села за маленький столик у окна. Она нагнулась над листом и писала. Писать было крайне тяжело. С чего начать? Как сказать? Каждое слово писалось долго, и еле-еле на бумаге зарождалась одна строчка за другой.
Во дворе залаяла собака. Лиза посмотрела в окно. На улице было солнечно. На ясном голубом небе не потерялось ни одного облачка. Трава во дворе и на пастбище, которое открывались за няниным ограждением, на радость была зеленая и сочная. Верный строж, угрожая лаем, очертил не один круг возле своей конуры, заметив чужое лицо.
– Да, цыть, ты!– махнула на него Марья Петровна мокрой тряпкой. Пес сразу же успокоился. Он понял, что хозяйка уже надёжно извещена о госте. Теперь он мог спокойно сесть и наблюдать за происходящим. Няня одним махом стряхнула отстиранную навлочку и зацепила на нить сушиться.
– Заходи, заходи. Не бойся,– пригласила Марья Петровна пришедшую женщину во двор, возвращаясь к своим корытам и тазам.
– Здравствуй, соседка! – войдя за калитку, поприветствовала та няню.
– Здравствуй, Дуня!