Ода на рассвете
Шрифт:
Нельзя сказать, что Дуня была дурнушкой. Ей более подошло бы описание- замарашка. И замарашкой она была не от лентяйства и безделья, а от бедности безысходной из-за пьянства супруга. Видавший виды передник, расширенные вены на руках, острые скулы, выцветшие тонкие волосы и глубокие (совсем не к месту) морщины на лбу.
Дуня робко подошла ближе.
– Я вам тут молочка немного принесла, – протянула она няне кувшин с молоком. – Знаю, что у вас прибавилось забот и хочу хоть чем-то помочь.
Няня выпрямилась
– Ничего не нужно. Ты сама еле со всем справляешься. Не нужно, родная моя. Спасибо сердечное, но не беспокойся.
– Нет, нет,– сказала Дуня увереннее. – Они мне помогли, и я хочу помочь. Хоть чем-то…
Марья Петровна поняла, что спорить с побуждениями доброжелательности – безнадежная затея, и приняла дар.
– Спасибо, Дуня-душенька! Вот им утеха-то будет! Они у меня такие печальные, самой плакать с ними хочется! – собрав брови и поджав подбородок, няня прикрыла рот уголком платка. – Ничем же они не виноваты! А тут вот!
– И мне больно по нутру за них стало,– отозвалась Дуня и продолжила, ломая руки: – Если что-то нужно, я… вы только скажите… Моховы мне очень когда-то помогли, и я хочу… хоть чем-то помочь, – повторилась она.
– Спасибо тебе, Дуня, – снова поблагодарила ее Марья Петровна, сглотнув и собравшись.
Соседка смущенно ушла со двора.
«Добро всегда возвращается»,– подумала Лиза, наблюдая за этой сценой. От хлынувшей волны воспоминаний она закрыла глаза и по ее телу пробежал холод. Лиза не заплакала. Она молилась.
Через полчаса письмо было закончено. После обеда девушка отнесла его на почту.
– Вы слыхали, – болтал кто-то в очереди да так громко, что слышно было на улицу, – этот командир решил опочить в хоромах Моховых?
На почте почти все были Лизе знакомы. Все, так или иначе, имели что-то общее с семейством Моховых: поднимались, строились, работали, просили, получали, засевали, жали, собирали, приходили с просьбой и уходили удовлетворенными. Каждый из них имел какую-то особую историю.
– Здравствуйте, – поздоровалась Лиза, войдя в почтовое отделение.
Увлеченные своим разговором, ей никто не ответил.
– Да! Да! Я тоже об этом слыхала, – подтвердила Тамара Прокофьева, уткнув руки в бока. Мохова ее знала. Она около четырех лет назад просила у отца пшеницы для посева с обещанием вернуть после сбора первого же урожая. В течении трех лет она не отдавала, ссылаясь на большую ее, Тамары, семью. Федр Николаевич ей те зерна оставил. У Лизы сразу же метнула в памяти сцена благодарности этой женщины за помощь. Ей стало тепло. – Маньку с Людкой еще наняли, чтобы убрали к празднику.
Елизавета кивнула ей: «Здравствуйте!». Прокофьева заметила ее, ничего не ответила и продолжила оживленную беседу с односельчанами.
Лизе стало очень неуютно.
– Говорят, что этот командир жадный аш жуть! Ничего Мане и Люде
– А щас зато понаехало всяких. Шуметь ещё будут, – негодовал Алеша Сапров. У него прошлой осенью дотла сгорел дом. Он и его молодая жена с ребенком остались на улице. Елизавета помнила тот холодный вечер, когда они на их семейном совете решили отстроить дом Сапровым, а самим погорельцам предложить на время стройки свой кров.
Девушка, приветствуя, улыбнулась ему. Сапров в ответ только и сделал, что повел бровью.
Лизе с каждым шагом становилось сложнее передвигаться. Что происходит?
– Знаете, что мне бабы рассказывали? – поддала Зина Куницына. Эта вдовица живет на другом краю деревни, у рощи. У нее пару лет назад сын-подросток сломал ногу. Через каждые два дня Федр Мохов отправлял дядю Васю отвести к больному продуктов и Лидию Ивановну. Василий Павлович не всегда имел желание вести дорожки так далеко, но поручение нужно было исполнить. До чего же забавны тогда были его возмущения! – Хоромы там о-го-го! Картины, книги, мебель… Живут же! – она насмешливо кинула взгляд на Мохову и фыркнула. Лиза попятилась дальше.
– И правильно сделали, что выгнали. Добром делиться надо: раз не по-доброму, так- силой,– стукнул по стене кулаком Григорыч, мужик грубый и неотесанный, всегда в беде, всегда наемный помощник в мастерской. – Да, вот, и наша любимица! – указал он на Лизу с оскоминой на зубах. – Как тебе пока живется на свободе? – в этом вопросе он особо выделил «пока».
Лиза стояла, как вкопанная. У нее не находилось ни одного слова, ни один мускул не имел силы пошевелиться. Люди, к которым она питала доверие и радушие, только что предали, убили без ножа.
– Что вы тут раскудахтались?!– внезапно вырисовался из их компании Владимир, управляющий Моховской мастерской. – Смотри на них, как языки развязались! – выступил он вперед, защищая Лизу. – Сколько вам помогали Моховы! А вы и рады их беде! Вместо того, чтобы помочь- наступят сверху! Так не делается.
– Так ж ты сам говор…– хотел вставить Григорыч да смолк под резким взором Володи.
– Ты что-то хотел сказать? – подмяк лицом Владимир
– А… Не… Это я так, не к делу…– почесал затылок Григорыч, уходя из разговора.
– Елизавета Федоровна, – с особой лаской в голосе обратился управляющий к Моховой, – уже ваша очередь давно.
– Но…– указала она на людей в помещении.
– Об этом не волнуйтесь. Они все вам уступают. Они все уважают вас и помнят вашу семью,– его лицо расплылось в милой улыбке, но в глазах Лизы, наливающихся слезами, оно расширилось более похабиной, чем миловидностью.
Лиза безмолвно подчинилась и, наконец, отдав письмо и пряча лицо платком, выбежала оттуда. Завернув за угол какой-то избушки, она старательно вытирала глаза, но слезы предательски лились.