Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

Дочанашвили Гурам

Жоао Абадо, издали заметив высокомерного незна­комца, воскликнул, ошеломленный: «Это еще что за чучело!..»

Сухопарый, долговязый молодой человек, ступавший, как цапля, в эту жару был в желтом бархатном плаще, изящно оттянутом сбоку обнаженной шпагой, плащ так и переливался на солнце, сапоги блестели — сле­пили. Шляпу с широченными полями украшало павли­нье перо, на груди ярко сверкали три драгоценных камня.

Оторопели канудосцы — такую птицу видеть не дово­дилось. Он же безмятежно и удовлетворенно озирал окрестности,

и не успел угрюмец Жоао раскрыть рта, как пришелец, опередив его, гаркнул:

— Предъявите ваши документы! — И так же неожи­данно улыбнулся опешившему Жоао: — Шучу, дядюш­ка... Я в Канудосе?

— Где же еще, по-твоему?

— В добрый час приход мой... Какая у вас принята форма обращения?

— Конселейро называет нас братьями.

— В добрый час приход мой, братья, — и, положив ле­вую руку на эфес шпаги, правой снял шляпу, галантно опустил до колен, очертил в воздухе невидимый круг и, чуть выставив ногу, поклонился. — Примите меня, братья.

— Каким ремеслом владеешь?.. — Жоао с неприязнью смерил его с головы до ног.

— Я — кабальеро.

— Чего, чего?!

— Кабальеро.

— Кто, кто, пропади ты пропадом?! — Жоао издева­тельски подставил ухо — получше расслышать.

— Кабальеро.

— Кабальеров не хватало нам тут! — грубо отрезал Жоао. — Все мы, кого видишь, пастухи да крестьяне.

— И не угодно иметь одного иного?

— Нет, не угодно!

Сказал Пруденсио, потерявший братьев, враждебно смотрел он на человека в богатой одежде. И пришелец подобрался весь, и недобро просверкнули глаза.

— Надо принять, — раздался голос. Мендес Масиэл смотрел куда-то в сторону. — Всякого, кто придет, надо принять, запомни, Жоао.

— И этакого?

— Да, и такого.

Пришелец опустился на колено и, тоже глядя в сторо­ну, сказал:

— Весьма признателен, конселейро.

То, что гордец преклонил колено, немного смягчило Жоао, и он спросил свысока:

— Умеешь что-нибудь делать?

— Да, разумеется. — И быстро встал. — Однако попро­шу вас обращаться на «вы», со временем, постепенно, возможно, и позволю перейти на «ты».

— Не надобен нам такой, нет! — взорвался Жоао. — На кой нам этот франт, это чучело.

— Какой есть, — медленно проговорил конселейро, по-прежнему устремив взгляд в сторону. — Продолжай.

— Ремеслом владеете?

— Кабальеро пред вами, братья.

— Может, капусту умеешь сажать?..

— Ах нет, нет.

— Пахать-сеять?

— О нет,— замахал рукой кабальеро.

— Может, наездник хороший...

— О, — кабальеро просиял. — На скачущего коня лягу и засну.

— Ваше имя?

— Дон Диего.

— Чего?!

— Дон Диего, то есть господин Диего, от иностран­ного слова «доминус»...

— Вот, говорил же! — в отчаянии вскричал Жоао. — Говорил же, не подойдет он нам, на кой черт сдался нам господин!

Но Мендес Масиэл задумчиво смотрел в сторону.

—

Скажу вам и главное, — спокойно продолжил дон Диего. — Прекрасно знаю — борьба у вас впереди, но в бою на меня не рассчитывайте. Не стану биться с вра­гом как один из рядовых. Прошу извинить, мои новые братья, но воевать с вами плечом к плечу не буду. Не пристало мне с моим умением, с моими способностями, сражаясь сразу с четырьмя каморцами, получить в спину шальную пулю, пущенную в одного из вас. Зато, мило­стивые братья, вы можете поручить мне труднейше-сложнейшее дело, скажем — уничтожить отряд, рыщущий по вашим следам. С превеликой охотой выступлю про­тив целого отряда, так как в этом случае за все в ответе будет лишь моя благородная голова.

— Совсем ничего не умеете? — упавшим голосом спросил Жоао.

А дон Диего приосанился и ответил:

— Владею языком всех птиц.

— Ха! — Жоао так и передернуло. — Потешать нас явился?.. Одно шутовство за душой?

— О нет, кое-что иное, скажем, вот это — приобретете оружие, — и он снял с груди один из сверкавших камней, положил к стопам конселейро. — И еще нечто, вам вовсе неведомое, чуждое.

— Что же? — Жоао поправил бумагу на колене.

— Артистизм.

— Что-о?

— Артистизм, милостивые братья, — невозмутимо по­вторил дон Диего. — Мне ничего не стоит пройти сквозь игольное ушко. — И усмехнулся: — Разговорился я что-то, а теперь можете обращаться ко мне на «ты», мы до­статочно сблизились.

— Тогда ступай и начисть картошки, — снисходитель­но разрешил Жоао.

Дон Диего страдальчески искривил лицо.

— Нельзя ли что-либо другое, на это я не способен. Нарублю дров, воды натаскаю, глину буду месить...

— Нет, — заартачился, сердясь, Жоао. — Сказал — на­чисть картошки.

— Подумайте, дяденька: кабальеро — и чистить кар­тошку!

— Ничего не хочу слышать! И вовсе не дядя я тебе. Меня Жоао звать.

Дон Диего удрученно помолчал, потом сказал:

— Дайте мне тряпку... дядя Жоао.

— Нож?

— Ножей у меня семь. Тряпку.

— На кой тебе тряпка?

— Что, трудно дать?

Дон Диего безропотно направился к куче картофеля, брезгливо держа двумя пальцами тряпку. Попозже, ког­да вспомнили о нем, его и след простыл. Возмущенные, они обежали все окрест — исчез кабальеро, и Жоао кри­чал, негодуя:

— Говорил я — прогоним! Кто другой удирал, да еще в первый же день! Убить его мало! Предаст нас, укажет сюда путь!

Но часа через два дон Диего объявился, он шел не­сколько грузно, под мышкой у него торчал капрал Элио­доро с тряпкой во рту.

— Он начистит картошки, — сказал дон Диего онемев­шему от изумления Жоао и бросил капрала на землю, не удостоив и взгляда. — Не все ли равно кто? Он у меня перевыполнит задание.

Доменико, скитальцу, чего-то хотелось, к чему-то тя­нуло неясно...