Одесситы
Шрифт:
— Не оглядывайтесь! Плохая примета! — прошелестело ей вслед.
ГЛАВА 19
— Помилуйте, как же с ребенком? Да, я помню, договаривались — но о ребенке речи не было. Я, конечно, люблю детей и все такое, но у нас же труппа! Будут проверять — и из-за него никого не пропустят. Не бывает артисток с детьми, поймите!
Кругленький импресарио до того возбудился, что на мясистом его носу выступили мелкие капельки пота.
— Ну, едем — слава Богу, а дальше я уж сама по себе, — успокоительно отвечала Анна. — Я все понимаю и не претендую…
— Да как же сами, если вы в коллективный пропуск вписаны!
Труппа тем временем все волновалась.
— Я вообще не знала, Аркадий Ильич, что вы пришлых берете. И я протестую! — возмущалась необъятная Луиза, контральто и комические роли. И я не могу в одном купе с младенцем! Писк, пеленки эти… Это же и ночью не выспишься. Вы обещали условия…
— Луиза, персик! Афродита моей души! Не колыхайтесь. Не выбросить же ей дитя на полотно! Младенец — к счастью. А насчет удобств не беспокойтесь: вам будет такие неудобства, что вы про этого крикунка и думать забудете, — вмешался маленький человечек с подвижным лицом и выпирающими челюстями. Это был куплетист Щелкунов, но его все называли Щелкунчиком, и он охотно отзывался на кличку.
Еще в труппе были Рая — сопрано и чтица, цыганка Груша — роковые роли и предсказание судьбы, и тенор Генрих, он же первый любовник. Труппа называлась «театр новых форм», и, видимо, этим объяснялось, что суфлеров было двое: пожилой адвокатского вида господин и белесый юноша, почти мальчик, робкий до заикания. Эти были явно ни с кем не знакомы, и Анна сообразила, что не она одна тут «пришлая».
Рая и Груша моментально встали на сторону куплетиста:
— Какой хорошенький! А видно, что мальчишечка.
— Дусик! И ямочки на щечках. Идет коза рогатая… Смотри, Груша, смеется! Не волнуйтесь, душечка… вес как зовут? Анна? Анюточка, вы Луизу не слушайте, она у нас скандалистка, но внутри добрая.
— Что значит — скандалистка? — закипела Луиза.
— О несравненная! Хотите — я его усыновлю? — оскалился Щелкунчик.
— И Генрих усыновит, правда, Генрих? Он у нас будет на детских ролях. Ну и что, что говорить не умеет? Пока доберемся — подрастет, или я ничего не понимаю в нынешней жизни, — зловеще добавил он.
Импресарио только развел квадратными ладошками, и у Анны отлегло от души. Ей даже стало весело: она уже начала заражаться атмосферой этого легкомысленного артистического мира.
До Москвы, вопреки предсказаниям Щелкунчика, добрались без затруднений. Два раза поезд останавливался, и приказывали всем вылезать: один раз пришлось по неизвестным причинам пересаживаться на другой, товарный, а во втором случае — просто простояли шесть часов под снежком, сбившись в кучу. Потом позволено было всем залезть обратно. Никто не задавал вопросов, все готовно делали вид, что так и положено. Даже не отворачивались от слепящих фонарей, которыми солдаты светили в лица при проверках документов, и старались не моргать. Время от времени поезд взрывался криками: то в каком-то вагоне поймали вора и спускали его под колеса, то делили места в новых вагонах и выбрасывали чьи-то вещи. Но труппа держалась кучкой, и с ними все-таки было пятеро мужчин, так что кипевшие пассажирские страсти их обтекали.
Под Москвой простояли девять дней на запасных путях: по слухам, грузились воинские эшелоны. Еще
Наконец их подтянули к вокзалу: тут еще одна пересадка, и проверяют багаж. Заговорили, что и меха будут отбирать, и Луиза спешно отпарывала рукава от своей шубы: потом, если пропустят, можно пришить обратно. К импрессарио рванулись с нескольких сторон молодые и пожилые дамы:
— Голубчик, у вас же реквизит! Провезите — тут совсем чепуха. Стеклярус, клянусь, что стеклярус!
И совали шали и блузки с наспех нашитыми подозрительными камешками. Анна зябко куталась в котиковую шубку Надежды Семеновны. Тесновата шубка, и рукава коротки, а что б они с Олежеком без нее делали? Ну, как-нибудь. Может, еще и не отберут. Олежек легко приспособился к кочевой жизни. Анна ни на минуту не выпускала его из рук, и правильно делала. Уже через несколько часов после выезда из Петрограда поезд резко встал: что-то там было со стрелками. И все, что было на верхних полках — люди и багаж — посыпалось вниз. Кованый сундук какой-то бабы ударил рябого старика по голове и почти начисто снес ухо. Анна перевязала его, как могла.
Олега она приматывала шалью к груди, так он и висел на ней все время. Это сразу дало свои плюсы: она научилась узнавать движения, которые он делал перед тем, как добавить ей еще одну пеленку к стирке. И уже через неделю почти всегда успевала пеленку сэкономить. Проще было выполоскать снегом жестянку из-под консервов, а содержимое можно было выплеснуть прямо из окна на ходу.
— Ах ты мужичок с ноготок! Глянь, Груша, как он струйку пускает! — умилялась Рая. — Стрелком будет!
Артисты, привыкшие к бродячей жизни и быстрым дружбам, уже включили их двоих в свой кружок шуток и семейных отношений. Даже Луиза, узнав, что у Анны с собой из еды только сухари да глыба твердокаменной халвы, совала ей крутые яйца из своих припасов:
— Она еще ломается! А если молоко пропадет — этот пискун нас вообще криком изведет, и так житья нету! — яростно бурлила она и ревниво следила, чтобы Анна съела все до крошки.
Обыскивали прямо в зале, а на проверку багажа покатился импрессарио, и как уж он там договаривался с чекистами, осталось неизвестным. Но договорился, и сияние, исходящее от его лысой головы по возвращении, подтверждало силу его гения:
— Анна, дорогая, как нам повезло! Отойдем на минуточку. Мадам, не напирайте, эта гражданка тут в очереди, моментально вернется!
Они отошли к колонне, и импресарио прошипел:
— Вы знаете, что коллекционирует здешний комиссар? Так я вам скажу: ордена! Давайте быстренько вашего «Станислава» — и мы уедем, как по маслу! Ну, что вы смотрите? Вы ж не фетишистка, я надеюсь. И что вы будете делать на обыске, если начнутся вопросы, откуда «Станислав» у актрисы на вторые роли?