Один день Христофора
Шрифт:
Она доверяла мне, я доверял ей, даже подозрение в неверности не смело меня коснуться... и касалось, и не раз...
Когда я писал о том, к каким роковым последствиям привел ее преждевременный опыт в любви, я был влюблен в нее, сходил с ума и почти сошел...
Я написал ей письмо, но не успел отправить... ночью меня арестовали по доносу...
Следователь не мог ничего вытянуть из меня, кроме того, о чем я писал... я воображал, что живу, подражая образу жизни дяди Гомера, потом Философа, примадонны, я заимствовал
С ранних лет она слишком хорошо была знакома с жизнью на сцене и безжалостно о ней судила... и справедливо, увы...
Впрочем, в ее истории все смутно и перемешано...
У нее были какие-то отношения с Семеном... я не знаю, почему они привели к такому исходу... чтобы распутать то, что не мной было запутано, надо вернуть к жизни всех участников этих событий... или подвергнуть их допросу и пыткам в аду, но, увы, это невозможно...
Голой истины нет и быть не может, да и я сам не смогу сказать обо всем зле, о котором догадывался... всего я не смог высказать даже на бумаге, слов не нашел... почему-то основное всегда ускользало, но оставалась иллюзия справедливости...
Я почти убедил следователя в том, что я безумен... он не дал ход доносу, в котором шла речь о заговоре и мятеже, и оказался в том же желтом доме у прудов, как и я, среди страдающих провалами памяти... я не мог вспомнить, кто я, следователь или обвиняемый... мы спали в одной палате и оба желали одного и того же: свободы и милосердия... не мы вызвали восстание и беспорядки в тюрьме... начальником мятежа был рядовой, вообразивший себя богом, остальные участники были случайно втянуты в драматические сцены и положения, и воплощали их как на сцене театра...
Всем правит судьба и случай...
При всей своей странности и противоречивости драма сохраняла правдоподобие и развлекала местное общество и даже доставляла наслаждение, впрочем, не выходящее за рамки дозволенного... правда, не обошлось и без подлых и злобных выходок надзирателей и местных авторитетов...
Следователь умел разбираться в людях, расставил их по местам, разделив на тех, кто поднимает спящих для мятежа, и тех, кто нужен был только для украшения сцены...
У каждого арестанта была своя роль, которую автор не слишком стеснял в действиях...
Мятеж закончился кровью, болью и слезами...
Несколько арестантов нашли в снегу с отмороженными ногами... им выразили свое сожаление, трупы обмыли, отпели и произнесли надгробную речь...
Следователь пришел в себя, снова стал следователем...
Тюремный театр процветал еще несколько лет и как-то удостоился визита примадонны...
Говорят, начальник тюрьмы на общем построении все еще сквозь зубы напевает одну из ее арий...
Что ж, это прекрасно... пусть напевает...
Для постановки мятежа использовали кое-какую бутафорию...
Чего автор драмы не мог сказать, он и не сказал, даже
Финал мятежа был жестоким... прежде чем окончательно погаснуть, он вспыхнул у дома власти...
Автор возвысился до руководящей роли в восстании... у него несомненно был талант военноначальника...
После нескольких стычек, мэр счел его достойным переговоров...
В последствие он постригся и заперся в келье монаха на острове...
Молва уверяла, что условия относительно участников мятежа не были соблюдены...
Это была первая эпидемия безумия и слухов, подталкиваемая явлением девы и ее пророчеств, которые лучше было бы оставить расплывчатыми, без изображения чувств и пафоса...
Но я увлекся и не заметил, что город стал удаляться и постепенно исчез из глаз, ушли и горы, уступами спускающиеся в море...
На одном из уступов я увидел очертания замка, от которого остались руины...
Вокруг только море и небо, облака... они плывут и плывут...
Чего я жду, что надеюсь увидеть за горизонтом?..
Сколько я не всматриваюсь вдаль, не вижу ни острова, ни монастыря...
Монах проник в мои мысли и Вика в ризах девы... даже непристойные вольности монаха, его издевательские насмешки над всем и вся не могут поколебать ее величия...
Не хочу думать о будущем, предрекать события... можно конечно строить различные предположения, догадки, умозаключения о перспективах того, что меня ждет, однако лучше послушать монаха...
Надо как-то оживить этот однообразный пейзаж...
Море уже внизу и оно удаляется... оно все дальше и дальше... постепенно оно исчезает из глаз... открывается второе небо, покоряющее некоей величавостью, за ним третье, его еще не разглядеть, оно как триумф...
Найду ли я там статую Философа, примадонну, ее замок... он уже будет восстановлен... воссозданы будут алтарь, потирная чаша, ступени...
Будет там и море...
Прибой исполнит какую-нибудь мелодию, чайки будут солистами...
В этой трехактной драме у них нет режиссера... или был, неявный, неощутимый?.. иначе воцарился бы хаос, тьма...
– - Философ, у меня еще есть время подумать об этом?..
– - Кажется, уже нет...
Вокруг одна тьма разумная, благородная... смутно ощущаю, что я в какой-то мере обязан ей, а не чьей-то прихоти или воле случая...
– - Философ, что ты обо всем этом думаешь?.. поделись...
– - Я лучше помолчу из осторожности... боюсь поколебать твое неустойчивое положение... впрочем, обвинять в этом некого...
– - Ну да... лучше убеждать и поощрять... и кое-что дорисовывать...
Последнее, что увидел Христофор, была гримаса на лице Философа, свидетельствующая, что он все еще человек и живет чувствами, воображением и преувеличенными ожиданиями...