Один коп, одна рука, один сын
Шрифт:
— Мы не пропадем, даже если не будем стрелять в людей, — ответила на это Грейс.
И Фрэнси растерялась. Хотелось угодить и папе Юсефу, и маме Грейс. В итоге она пошла к папе и спросила его о том, что сказала мама.
Тогда Юсеф наговорил ей с три короба. Сказал, что тот Бог, в которого верит Фрэнси, не очень-то одобряет его дела, но все это потому, что Бог живет на небе, где все время тишь да гладь, а не на земле, где повсюду непрерывно идут войны, большие и маленькие.
И Фрэнси не суждено было
Она была слишком умна, чтобы стать пастором и лгать прихожанам, когда обнаружила, что не все беды и зло к лучшему.
Она была дочерью своего отца.
«Чувствуешь, какие мы родные?» — спросил как-то Юсеф и прижал голову девочки к груди так, что та услышала, как бьется его сердце. После этого Фрэнси окончательно решила пойти по стопам отца, и матери пришлось в одиночестве ходить в церковь по воскресеньям. С тех пор Фрэнси и Юсеф не разлучались. Она поступила к нему «в школу» и освоила все, чему он мог ее научить. Делая уроки, девочка сидела за маленьким письменным столом в кабинете отца и могла видеть, что он делает, впитывая, как губка, гангстерскую науку.
Малышка Фрэнси узнала, как правильно воткнуть ручку кому-нибудь в сонную артерию. Тренироваться пришлось на трупе, который чудесным образом оказался в наличии у папы Юсефа.
Малышка Фрэнси научилась стрелять и из огнестрельного оружия, и из старого доброго лука.
Малышка Фрэнси освоила несколько разных единоборств, причем как практику, так и философию, лежащую в их основе.
Малышка Фрэнси знала, что никому за пределами семьи об учебе во второй школе рассказывать нельзя.
Малышка Фрэнси и в первой школе была образцовой ученицей, тихой, прилежной и способной. Довольно одинокой, но она сама так захотела. Хотя нет, она не хотела, но и рисковать, что случайно проболтается обо всем лучшей подруге, она не могла.
— О чем вы задумались, Фрэнси? — спросил врач.
Она тут же забыла, о чем. Так часто случалось, когда ей задавали этот вопрос.
Не сразу, но она вспомнила, о чем думала:
— О детстве.
— Ну, и?.. — не сдавался психотерапевт.
— О, я…
И Фрэнси зарыдала. Откуда этот плач? Грудь сдавило. Черт, опять началось!
Затем все произошло очень быстро. Руки и ноги пронзила ноющая боль, она почувствовала сильную усталость и тяжесть во всем теле, такую, что не давала пошевелиться.
При этом напряжение стало таким, словно ты ходячая противопехотная мина.
Чертов страх. После работы он был вторым доминирующим фактором в ее жизни, занимал в ней больше места, чем Пер и дети, потому что, когда приходил он, сил на семью уже не оставалось. С делами она еще справлялась, хотя и через пень-колоду.
— Дайте мне… — прошипела она. — Дайте же…
Доктор Лундин, который
Фрэнси молча лежала и ждала.
Ну, вот. Вот оно. Тепло разлилось по всему телу.
Со вздохом облегчения Фрэнси перевернулась на бок, прижала колени к груди и впилась во врача взглядом.
— Теперь все пропало, — сказала она.
— Что именно? — удивился доктор Лундин.
— То, что было у нас с папой. Волшебное. То, из-за чего я доверяла ему во всем. Теперь он озлобился и ослаб. Он лезет в мою работу. Вечно пристает со своими советами, хотя я ни о чем его не спрашиваю. На мои возражения ноет, что я неблагодарная дочь. Мне пришлось взять семейный бизнес на себя.
Затем она замолчала. Хотела уже уходить. Мельком взглянула на наручные часы. Нет, еще пятнадцать минут до конца сеанса, доктор может обидеться, если она уйдет раньше времени. Она им очень дорожила.
— Как вы себя чувствуете в преддверии Рождества? — спросил доктор Лундин, когда молчание затянулось. — Вы, наверное, отмечаете его с родителями?
Фрэнси представила себе праздничный ужин с родней: похоже на компот из липких сухофруктов. Каждый ингредиент полезен и хочет как лучше, но вместе они друг другу только вредят. Особенно они с Кристиной: словно в стакан чая добавили и молоко, и лимон.
— Я бы предпочла не ходить, — очнулась Фрэнси.
— Чего же вы боитесь больше всего? — спросил доктор.
— Ну, что я буду сидеть и оправдываться. Пытаться объясниться, хотя с какой стати я должна это делать?
— А что вы должны им объяснять?
— Почему я такая, какая есть, и делаю то, что делаю. И почему я не делаю то, чего хотел от меня папа.
— Но вы же не читаете чужие мысли?
— Не читаю.
— А вы бы попытались сделать, как он говорит, если бы он попросил вас пройти по воде, аки посуху?
— Не попыталась бы, но…
— Это одно и то же. Если он требует от вас невозможного, вы не должны воспринимать это всерьез.
— Да, но…
— Он добровольно передал вам бизнес? Его никто не заставлял?
— Никто.
— И он все равно не отдает его вам полностью. Или, возможно, вы еще не дали ему ясно понять, что крепко стоите на ногах и не нуждаетесь в поддержке?
— Он обидится, если я ему это скажу.
— А как же вы, Фрэнси? Вам-то каково?
— Мне от этого плохо.
— Разве это справедливо?
Фрэнси пожала плечами, хотя прекрасно знала ответ. Но в подкорке засело, что, прежде всего, нужно защищать отца, а потом уже себя.