Один коп, одна рука, один сын
Шрифт:
Фрэнси чуть не задохнулась от возмущения. Что за пораженчество!
— То есть ты считаешь, что мужчине можно… — начала она.
— Да, я так считаю, — ответила Грейс. — Ты не должна заниматься тем, чем ты занимаешься. Это не твое. Никогда не было твоим. Это все из-за… Так получилось, потому что… В общем, все это ошибка!
Грейс взорвалась по-настоящему. Она слишком долго копила в себе это возмущение и теперь уже не могла остановиться.
— Моя жизнь не ошибка! — возмутилась Фрэнси. — Как и выбор профессии.
— Ты не выбирала! — прошипела Грейс. — Тебе приказали.
— Значит,
— Сделай новый выбор. Выбери праведную жизнь. Не иди по стопам отца только потому, что он этого ожидает.
— Я делаю это не ради него, а ради себя. К тому же, какое ты имеешь право говорить мне о праведной жизни? Ты живешь в роскоши, потому что папа заработал кучу денег на наркотиках, оружии и проститутках…
— Изначально были вложены мои деньги.
— Которые ты решила отдать ему!
— Я трачу деньги и на множество добрых дел.
— Деньги и власть, мама. Ты живешь так, как живешь, благодаря деньгам и власти. Иди на улицу и поживи, как твои бомжи, а потом уже говори о морали.
— Как ты смеешь так со мной разговаривать? Со мной, которая стольким ради тебя пожертвовала!
— Тебе никто об этом не просил.
— Я все ваше детство просидела с тобой и Кристиной дома и всегда думала прежде всего о вас, а потому уж о себе.
— Ты сама предпочла сидеть дома. Сама решила настолько изжить в себе любой эгоизм, что почти изжила саму себя. В этом некого винить.
Пощечина была такой сильной, что голову Фрэнси качнуло в сторону. Нельзя бить маму. Нельзя бить маму. Нельзя бить маму.
Не взглянув на мать, Фрэнси повернулась и пошла на террасу, чтобы забрать детей.
Грейс засеменила за ней, поняв, что перешла грань и выплеснула на дочь слишком много всякой грязи. Наружу вылилась вся накопленная горечь, тоска по жизни, которая так и не сбылась. А теперь уже было поздно что-то менять. Она — старуха, богатая старуха, участвующая в деятельности благотворительных фондов, все ее покупки оплачены преступлениями! Так и есть. Она страдала от двойной морали. Так что же ей делать: податься к грешникам или к праведникам?
Выйдя на террасу, Фрэнси увидела, что Юсеф с Адрианом сидят как воды в рот набрали и смотрят в пол. Бэлль ползала по деду, пускала слюни и веселилась.
Они слышали все до единого слова. Юсеф не стал закрывать ребенку уши. Пусть мальчик начнет отличать черное от белого. Поэтому он успел рассказать внуку и о том, что Пер с Наташей сделали маме большую гадость и именно поэтому мама не хотела, чтобы папа продолжал жить с ними, а Наташу уволила.
— Нам надо ехать, — сказала Фрэнси и взяла Бэлль из рук Юсефа. — До свидания, папа. Адриан, пошли.
— Я с ней поговорю, — сказал Юсеф, встретившись с возмущенным взглядом Фрэнси.
Она не ответила, выбежала из квартиры, таща за собой Адриана и схватив в охапку Бэлль.
«Материнство, — подумала она, ведя машину так быстро, что качки едва за ней успевали, — уж не ей рассказывать мне про материнство. Ее послушать, так материнство — это что-то вроде самоуничтожения плюс последующая горечь от того, что рожденные дети не оправдали былых ожиданий. К тому же она просто мне завидует, потому что я могу воплощать свои мечты».
Показался Лидингё, зеленый остров
«Воин, — подумала она, крепко сжимая руками руль, — я — воин, что бы она ни говорила, чего бы от меня не хотела. Амазонка. Быстрая, сильная, ловкая, умная».
— Хочешь, беги на улицу поиграть, — разрешила Фрэнси Адриану, когда они вошли в дом.
Этого-то он и хотел — и, переодевшись в более удобную одежду, выскользнул на улицу.
Фрэнси переоделась сама и переодела Бэлль в уютный комбинезончик.
Побродив по дому, походив с одного этажа на другой и заглянув почти во все комнаты, кроме «опечатанных» комнат Пера и Наташи, она почувствовала одиночество и пустоту.
Чтобы разрядить эту тишину, она включила в гостиной музыку и закружилась под нее. Это был фортепьянный концерт Моцарта, очень радостная вещь. Но радости не наступило.
Тогда Фрэнси улеглась на пол рядом с Бэлль.
Сквозь музыку прорезался телефонный звонок. Она не стала снимать трубку. Ей нечего было сказать, и неважно, кто звонил. В этот момент она не хотела ощущать ничего, кроме Моцарта и Бэлль рядом с собой.
14
Жужжание и паранойя
Юсеф занимался своим проектом о серийных убийцах с того момента, как передал Фирму дочери. Сидя у себя в кабинете, он набрасывал рукописное повествование, которому еще не мог подобрать подходящего названия. Не детектив, не роман, не киносценарий и не пьеса. Скорее что-то вроде руководства к действию для того, кто пожелал бы войти в историю как самый хитрый шведский серийный убийца. Томас Квик [11] и компания (если этот несчастный псих вообще был в чем-то виноват) по сравнению с тем, кого изобразил Юсеф, просто дилетанты. Совершение убийств, которые придумал Юсеф, требовало как большой смелости, так и недюжинного интеллекта. Да, он вел себя нагло, бил себя в грудь. Но ему-то как раз удалось в свое время создать одну из наиболее успешных мафиозных структур в этой стране, поэтому доказательства его компетентности в этом вопросе налицо.
11
Томас Квик (наст, имя Стюре Рагнар Берйвалль, род. 1950) осужден за многочисленные убийства, притом что не было никаких свидетельских или технических доказательств его вины, в 1990-е гг. признался еще в тридцати убийствах. В 2010 г. ему был вынесен оправдательный приговор.
Грейс ничего не знала о проекте мужа. Он и сам пока не знал, что со всем этим делать, и рассказывать о нем никому не собирался. Он прятал рукопись в сейф каждый раз после того, как дописывал еще кусок, делая при этом вид, что не замечает немого вопроса в глазах Грейс. У нее ведь тоже есть секреты, вроде ночных прогулок, о которых, она думала, он ничего не знает.
Он послал проследить за ней — и получил отчет о том, что она необычно долго гуляет по ночам и ведет дружеские беседы с бездомными. Самые теплые отношения у нее с одним молодым наркоманом, торгующим своим телом.