Один коп, одна рука, один сын
Шрифт:
— Я насчет детей, которых мы нашли, — пояснила Фрэнси, — прямо не знаю, что с ними делать. Они слишком опасны, чтобы их просто отпустить…
— Дети, взрослые — какая разница? Солдаты есть солдаты! — ответила мадам Гастон, прожевав. — Пулю в лоб, и нет проблемы. Элементарно. Чувствительным натурам в этом бизнесе нечего делать.
— Тогда придется поменять работу.
Мадам Гастон заржала как лошадь. Тощее тельце тряслось так, что закачались качели. Не удержалась от смеха и Фрэнси. И правда, как же ей сменить работу, если ее работа — это она сама?
—
— Вот уж точно нет, — сказала Фрэнси и чокнулась с подвыпившей фельдшерицей.
Праздник продолжился еще пару часов, в течение которых Фрэнси переговорила наедине с каждым из присутствующих. Она объясняла людям, что им на какое-то время придется расстаться. Фирма не закрывается, но как бы уходит в спячку. Надолго ли? Пока непонятно. Но все получат хорошие премиальные, и, естественно, все должны оставаться на связи.
— Если хочешь, мы с Эрьяном можем избавить тебя от этих детишек, — предложила Крошка Мари.
— И что вы сделаете? — спросила Фрэнси. — Усыновите их?
— Ну нет, но…
— Возьми отпуск, тебе не помешает. Езжайте вдвоем на какой-нибудь теплый остров, прикиньтесь обычными свенссонами. Я сама разберусь с детьми.
— О’кей. Но если будет нужна помощь, скажи.
— Конечно.
— А Луиза?
— Я приму решение в ближайшие дни, до тех пор не уезжайте. Мне нужно, чтобы ее охраняла ты.
— Ясное дело… Мы уже говорили с Эрьяном про отпуск, — добавила Крошка Мари. — И еще я собираюсь уменьшить грудь. Как тебе третий размер?
— А какой у тебя сейчас?
— Пятый. Это самый большой бюстгальтер, который я нашла.
— Третий пойдет.
— И мы, наверное, скоро обручимся.
— О, столько всего сразу! Поздравляю!
— Спасибо, а как у вас с Пером?
— Мы оба не знаем, что делать дальше. Он предложил ходить на терапию для семейных пар, но я отказалась. Болтовней ничего не решить. Нужен тайм-аут, чтобы понять, что чувствуешь на самом деле.
Вечеринка заканчивалась. Отъезжавшие целовали Фрэнси руку. В этом было что-то торжественное и в то же время грустное. Манге пришлось нести на руках мадам Гастон, и не сказать, что его это радовало. Крошка Мари, уходившая последней, обнимала Фрэнси дольше обычного. А та, как всегда, погладила ее по щеке.
Ведь они сестры, пусть и не кровные.
Наконец все ушли.
Фрэнси пошла в дом, приняла душ и, утомленная вечеринкой, легла в постель.
Пока она спала, Пенс ликвидировал все последствия праздника, а детки из погреба Зака проснулись и сидели, прижавшись друг к другу, и тихо о чем-то разговаривали.
Каждый говорил на своем языке, но они понимали друг друга.
Речь шла о Царствии Небесном и о всех радостях, что ждали их там, наверху.
Они станут мучениками священного войска Зака. Вокруг кровати, распространяя нежное сияние, стояли ангелы и пели.
Дети сложили руки
Но молились они не о милости и не о пощаде. Они молились о быстрой и безболезненной смерти, чтобы как можно быстрее отправиться в горние пределы. На пощаду они вообще не рассчитывали. Этому понятию не было места в их головах. Зак преподал им множество уроков на эту тему, и они хорошо усвоили, что надеяться можно только на себя, а большинство людей — плохие. К ним относилась и Фрэнси. Скоро она их убьет. Они не понимали, почему она медлит. В животе урчало, запахи со двора долетали и сюда, как бы они ни сопротивлялись. Голод — это подтверждение того, что человек еще хочет жить.
А может, все-таки позволить себе последний в жизни ужин?
Прекратив молиться, они вытянулись на кровати и начали мечтать о том, чем бы поужинали последний раз в жизни.
Они уже успели кое-что съесть в своем воображении, когда открылась дверь и вошел Пенс, держа в руках поднос с угощением с вечеринки. Дети набросились на еду, напрочь забыв о смерти. Они жевали и глотали. Они хотели жить. Ведь они всего лишь дети. А у детей впереди долгая жизнь. Их этому никто не учил, это говорили им голод и желудки.
В комнату зашла разомлевшая со сна Фрэнси. Перестав есть, дети уставились на нее. Боятся? Она не могла понять. Но было видно, что они хотят еще пожить.
Дети смотрели на усталую, грустную женщину в халате и тапочках, волосы не причесаны, торчат как попало.
Если бы не эта усталость и грусть, ее можно было бы даже назвать красивой.
Мама.
У одной была мама, ходившая по улицам где-то в Москве. Она занималась проституцией, чтобы добыть деньги на наркотики.
У другого мама опрокинула себе в рот пузырек с таблетками и стала привидением. Она бродила от одной албанской деревни к другой, криками пугая людей по ночам.
Отцы? Да, когда-то они были, но кто их видел?
Торговцы живым товаром переправили обоих детей в Стокгольм, а Зак купил их и спас от сексуального рабства.
Но он сделал из них солдат.
Он был с ними строг и требователен, когда речь шла о дисциплине, но он хорошо к ним относился. Он был добрым. Наверное, таким, каким должен быть отец. И они любили его.
Всем им было лет по десять — двенадцать.
В армии Зака еще было десять взрослых мужчин и несколько свободных наемников, к которым Зак время от времени обращался.
Он научил детей стрелять и драться, научил быть жесткими и хладнокровными. Научил смотреть на врагов как на вещи, а не как на людей. Вещи без права на жизнь. И без потребности жить.
Он научил их не бояться смерти. Рассказывал им сказки о мученичестве и радостях Царствия Небесного. Называл их своими детьми, и они ему верили.
А теперь его нет, и перед ними стоит Фрэнси.
Ни дети, ни она не знали, как себя вести. Они даже не знали, остались ли они врагами.
— Вы проголодались, — сказала она, догадываясь, что они вряд ли ее понимают.