Одиночество Новы
Шрифт:
Не сводя глаз с Делайлы, Дилан подходит к ней вплотную, сжав кулаки:
– Так вот зачем я тебе нужен? Травки на халяву пососать?
Делайла качает головой, прерывисто вздыхает и осторожно кладет руку Дилану на грудь:
– Ты же знаешь, что это не так.
– Тогда докажи, – говорит он и резко выбрасывает вперед руки – кулаки сжаты, губы вытянуты в резкую прямую линию.
Я думаю, он сейчас ударит Делайлу, но вместо этого Дилан грубо хватает ее за талию и поднимает в воздух. Она чуть заметно напрягается, когда он берет ее под задницу и заводит ее ноги себе за спину. Выходит в коридор, едва не задев
Мы встречаемся глазами у него за спиной, в моих глазах написано: «Какого черта?»
– Делайла!
Она качает головой и одними губами отвечает:
– Ничего. Подожди меня здесь.
Я не хочу ждать здесь. Я хочу, чтобы Делайла делала то, что ей хочется, а по ее лицу видно, что она не хочет идти с Диланом, но она наклоняется к нему и крепко целует, а потом они ныряют за занавеску и исчезают в коридоре.
Иногда мне за нее так тревожно. Дилан всегда был придурком, но это уже даже для него чересчур. Он что, правда собирался ударить ее и только в последнюю секунду удержался? А если бы на самом деле попробовал ударить, я решилась бы вступиться или нет? Не уверена: я не из тех, кто вмешивается в чужие личные дела. Но может быть, пора. Пора начать жить иначе. Но как выбрать правильный путь? Да и из чего выбирать? Вернуться в школу, выбрать специальность и надеяться, что это сделает меня счастливой?
С телефоном в руке я опускаюсь на диван, смотрю на кучку марихуаны и на косяки, дымящиеся в пепельнице, и думаю, не вынести ли их отсюда – в комнате и так уже накурено. Но мои руки остаются лежать на коленях. Я думаю: каким становится мир, когда покуришь? Каким он становился для Лэндона? Зачем это Делайле? Или Куинтону? Да и Дилану с Тристаном? Что за соблазн такой в этой травке? Или «соблазн» – неподходящее слово? Зависимость?
В памяти всплывает тот день, когда я узнала, что Лэндон курит травку. Нам было по шестнадцать лет, и я была такая наивная: приняла кальян за какую-то скульптуру или вроде того, он ведь все время какие-то чудные штуки делал.
– Не трогай, – предупредил Лэндон, когда я хотела взять кальян с его комода.
– Ой, извини, – сказала я и отступила назад, убрав руки. – Может разбиться, да?
Он негромко рассмеялся: так, как смеялся всякий раз, когда его удивляла моя оторванность от жизни.
– Может, но трогать не надо не поэтому.
Я оглядела его комнату и заметила, что в воздухе висит дым.
– Погоди-ка… это… – Глаза у меня округлились, когда мой взгляд упал на комод. – Это кальян?
Лэндон снова засмеялся, и я совсем растерялась. Он покачал головой, обошел кругом свою неубранную кровать и остановился прямо передо мной. Я вскинула подбородок, встретилась взглядом с его печальными глазами, и он взял мое лицо в ладони.
– Мне нравится, Нова, что ты ничего в этом не понимаешь, – сказал он, проводя пальцем по моей щеке, и вид у него был такой, будто он вот-вот заплачет. – Ты слишком хороша, чтобы знать такие вещи.
– Я понимаю, что это, – возразила я. – Но зачем тебе это и
Лэндон грустно улыбнулся и провел пальцем по моей нижней губе:
– Поверь, Нова, тебе лучше не знать и половины того, что делается у меня в голове. Ты слишком красивая и хорошая. – Он кивнул на кальян. – И для этого тоже.
«Не слишком. Поговори со мной» – так я подумала тогда. Но ничего не сказала. Ничего.
Я моргаю, стараясь прогнать эти мысли из головы, вытираю мокрые глаза, беру двумя пальцами листик марихуаны.
– Кто ты такой, чтобы решать, что мне надо знать, а что не надо? – бормочу я, а в груди все болит – там, где сердце. – Почему нельзя было просто сказать, что происходит, а не решать, для чего я слишком хороша? Почему нельзя было сказать и позволить мне решить самой? Почему ты со мной даже не поговорил, а просто бросил меня? Здесь. Одну. И теперь у меня в голове все время эти долбаные цифры. Я чувствую себя такой потерянной!
Надежда на новый чудесный день разом пропадает, но мне к этому не привыкать. Я уже столько раз пыталась быть как все, улыбаться, чувствовать себя искренне счастливой. Я сижу и злюсь все сильнее, а от этого чувствую себя виноватой, а чувство вины еще больше злит. И вот уже голова у меня идет кругом, и я даже не могу вспомнить, как оказалась в этом кресле.
Сквозь головокружение и мельтешение мыслей я слышу скрип двери, и входит Куинтон. Я бросаю листик на кучку других, но поздно: Куинтон уже заметил. Он открывает дверь шире, смотрит на меня, изогнув бровь, на лице у него написано любопытство.
– Что это ты сидишь тут одна? – спрашивает он, а следом за ним входит и Тристан с большой картонной коробкой, весь красный, в бисеринках пота.
– Так просто. – Я усаживаюсь поглубже в кресло, стараясь не замечать, что слезы щиплют глаза. – Сижу, и все.
Куинтон подозрительно смотрит на меня, закрывает дверь, неторопливо подходит сзади к дивану, перескакивает через спинку и тяжело падает на сиденье.
– Куда это ты убежала тогда из моей комнаты? – спрашивает он, закидывая на стол ноги в незашнурованных ботинках. На рубашке у него три дырки снизу и еще одна на воротнике, а в придачу еще чернильные и угольные пятна и разводы.
Я обхватываю себя за плечи и крепко сжимаю в руке телефон.
– Все время здесь была. Честно.
– Вот блин! – У Тристана на руках вздуваются мускулы, он с грохотом ставит коробку на кухонный стол и тыльной стороной ладони вытирает пот со лба. – Тяжеленная, сволочь.
– Ну, можно было и не тащить все трубки сразу, – говорит Куинтон, не сводя с меня остекленевших глаз. – Взял бы одну-другую.
Тристан начинает рыться в коробке, достает трубку за трубкой и раскладывает на столе.
– Еще чего? От халявных трубок отказаться? Не такой я дурак.
Куинтон, кажется, хочет что-то возразить, но закрывает рот и переводит взгляд на меня:
– Но ты же куда-то пропадала? Я тут совсем недавно проходил, тебя не было.
«Потому что я была в туалете и чуть все внутренности не выблевала, потому что вижу, какой ты сексуальный, и чувствую себя виноватой. А потом решила записать на видео свои извращенческие мысли о тебе».