Одинокий путник

Денисова Ольга

– Лешек, у тебя что-нибудь болит? – спрашивал Лытка.

– Нет, со мной все хорошо, – неизменно говорил он.

Лешек на все вопросы отвечал вполне осмысленно, но отрешенно, словно заставляя себя выдавливать каждое слово. Только однажды Лытка увидел проблеск жизни в его глазах, если такой всплеск чувств можно назвать проблеском жизни.

– Лешек, не таись, расскажи мне, что с тобой было. Тебе станет легче, вот увидишь! Расскажи мне! – попросил Лытка, – Колдун мучил тебя? Он издевался над тобой?

Лицо Лешека в миг потемнело, как грозовая туча, глаза широко раскрылись, и оскалился рот.

– Никогда! Слышишь?

Никогда не смей говорить ничего плохого про колдуна! Никогда, слышишь? – закричал он и поднялся на ноги, сжимая кулаки.

Лытка усадил его на кровать, стараясь успокоить, но Лешек и сам расслабился, и вдруг, впервые за много дней, из глаз его полились слезы. Лытка решил, что колдун сильно запугал его, если он боится говорить о нем плохо.

Через неделю, в воскресенье, все еще не оттаяв сердцем, Лешек принял послушание – теперь его статус в обители был определен, и никто не косился на него непонимающе. Перед этим Паисий робко предложил ему придти на спевку – он и жалел Лешека, и боялся, что волшебство детского голоса навсегда потеряно, но когда Лешек, поднявшись на хоры, запел «Богородице, дево», слезы потекли из глаз иеромонаха, и он долго сидел, опустив лицо на колени, и вытирал их полами рясы.

Но прошло немного времени, и Лешек ожил, глаза его немного прояснились, взгляд стал осмысленным, а на лице появились чувства и переживания. Только тогда Лытка понял, насколько губительным для души Лешека оказалось влияние колдуна. У него и в детстве было прозвище «заблудшая душа», и если Лытке повезло, он имел таких замечательных духовных наставников, то Лешеку никто не помог обрести веру.

Его представления о грехе так и остались детскими, немного наивными, словно и не было этих двенадцати лет, и Лытке стоило большого труда объяснить ему, что бороться с грехом в себе надо не для похвалы духовника, а для самого себя, для спасения своей души.

– И от кого мне надо спасаться? – хмыкал Лешек.

– От Сатаны, конечно, от врага рода человеческого.

– Да? А я думал – от бога. А Сатана он богу помощник?

– Нет, Лешек! – терпеливо улыбался Лытка, – Сатана – его враг, он наказывает грешников.

– Но если он наказывает грешников, значит, он помогает богу?

– Как ты не понимаешь! Бог хочет спасти людей от Диавола, но если человек грешит, то Бог помочь ему не может! Но, знаешь, для меня спасение – это не главное. Я люблю Иисуса, понимаешь? Он хотел спасти всех людей, и за грехи их был распят.

– А Иисус – это и есть бог?

– Бог – это святая Троица. Он един.

– Ну как же он един, если он – троица! Бог-отец, бог-сын и Богородица?

– Нет, не Богородица, конечно, а Святой дух, – Лытка посмеивался – он был счастлив, объясняя Лешеку такие простые понятия. И хотя душа Лешека оставалась далекой от искренней веры, Лытка не отчаивался.

Он любил Лешека. Он прощал ему все – и его заблудшую душу, и изречения, за которые духовник мог бы наложить на него суровую епитимию, и непонимание, и нежелание понимать. Лытке, наверное, было все равно, станет ли Лешек верить так же истово, как верил он сам. Только одно заставляло его бесконечно склонять его к вере – теперь Лешек не был невинным отроком, которого Господь простил бы и принял в рай. Лытка боялся, что за свои заблуждения Лешеку придется гореть в аду, и это заставляло его сердце трепетать от страха за друга. Лешек остался таким же тонким, таким же уязвимым,

несмелым, каким был в детстве, и Лытке хотелось закрыть его собой, заслонить, оградить от жестокостей этого мира. Но защитить его от адовых мук он не мог, хотя и молился по ночам за спасение души Лешека.

И в то же время, надеясь, что Лешек ступит на праведный путь, Лытка с ужасом думал о том, насколько ему самому тяжело далось обуздание плоти, и не мог допустить мысли, что Лешеку придется пройти той же дорогой. Этот выбор – адовы муки или страдания на земле – мучил Лытку, заставляя испрашивать совета у Господа. Он не желал Лешеку ни того, ни другого, и сам с радостью принял бы за него все, что предначертал ему Господь.

Лешеку все время было холодно – он кутался в плащ на спевках, и сжимался в комок под одеялом: ну разве он способен бороться с грехом при помощи мороза? Да он заболеет и умрет, если хоть раз выстоит час на снегу босиком.

Как можно мучить его постом, ведь он и так бледный и худой, ему надо пить молоко, это понимал даже Дамиан когда-то. У него тонкая и нежная кожа, и веревка, вроде той, которая когда-то помогала Лытке избавиться от похоти, сотрет ее в один миг! И бессонные ночи для Лешека – напрасная жестокость, он с трудом может выстоять всенощную, и после этого у него вокруг глаз ложатся черные круги.

Лытку грызли сомнения, и он решил поговорить об этом с самим Лешеком. И, когда рассказал ему о своих колебаниях, Лешек ответил совсем не так, как Лытка ожидал. Наверное, он не успел привыкнуть к тому, что его друг уже не ребенок, хоть и выглядит моложе своих лет.

– Знаешь, ты боишься за меня напрасно. Во-первых, я не умру от мороза, я каждое утро растирался снегом, и частенько купался в проруби, честное слово. Только холод и мороз – разные вещи. Во-вторых, я вовсе не собираюсь усмирять свою плоть, мне и так хорошо. А в третьих, ты, наверное, не знаешь... На краю света, за далекими непроходимыми лесами, меж кисельных берегов течет молочная река Смородина. За ней лежит солнечная, зеленая земля – светлый Вырий. Там ждет меня колдун. И ни в рай, ни в ад я не пойду. Лытка, у меня другие боги, и они меня не оставят, поверь мне...

Лытка тяжело вздохнул:

– Лешек, ты заблуждаешься, и это самое страшное... Бог – один, других богов просто не существует.

– Давай не будем спорить об этом, ты не убедишь меня, а я – тебя. Расскажи мне лучше, что за шрам у тебя на поясе?

– Откуда ты знаешь о нем? – удивился Лытка.

– Какая разница? Расскажешь?

– В юности меня мучила похоть, теперь это прошло, – улыбнулся он, – я победил свою плоть, как это когда-то сделал Симеон-столпник. Я лучше о нем тебе расскажу, он был настоящим подвижником. Кроме того, что в юности он, обуздывая страсть, обвязывался веревкой, которая впивалась в его тело до крови, он тридцать лет стоял на столбе, представляешь? Тридцать лет – стоя!

– Как? Вот так тридцать лет и не слезал со столба?

– Конечно! И люди видели его подвиг, и многие последовали его примеру!

– Нет, Лытка, ты что-то путаешь... А как он спал?

– Стоя. Как же еще.

– Ну, предположим. А как же он мылся?

– Он не мылся, даже схимники не моются, это же часть подвига.

– Да? Интересно... А как он добывал еду?

– Добрые люди давали ему хлеб и воду.

– Послушай, Лытка, объясни мне – а для чего он это делал?

– В смысле?