Одиссея для двоих
Шрифт:
Наступила тишина.
А ведь кроме них, подумал Мишель, в здании находились, несомненно, и другие люди, ни в чем не повинные. Может быть, где-нибудь там, в какой-нибудь банке, хранился и мозг несчастного Иоганна. И вот взрыв — дело его рук — уничтожил вместе с цеподами и их пленников. Тем не менее, даже если бы он был на все сто процентов уверен в этом, все равно поступил бы так же. Другого выхода просто не было. Чтобы побег удался, чтобы правда о страшном заговоре дошла до людей, это осиное гнездо следовало уничтожить, стереть с лица планеты.
Он заплакал. Плакал — и радовался, что в
— Извини, что пришлось тебя тащить волоком. Берега озера сейчас наверняка засыпаны обломками. Теперь идти будет легче: можно включить фонари. Да, кстати…
Он зажег фонарик и достал аптечку. Ноги девушки были в крови, сочившейся из множества ранок и царапин. Прежде всего Мишель старательно протер ноги девушки спиртом, затем смазал царапины антисептической жидкостью, а ранки заклеил пластырем. Несколько капель антисептика он пустил ей в глаза и тщательно осмотрел руки: нет ли ранок на них. Наконец он вытряхнул из ампулки две таблетки и велел девушке проглотить их. Только после этого он занялся собой. Растираясь спиртом, он говорил:
— Должен признаться, положение наше безнадежно. Можно сказать, совершенно безнадежно. Мы с тобой находимся в самом сердце совершенно неизвестной нам страны. Что же касается антисептических средств — это элементарная предосторожность: неизвестно, какую заразу можно подцепить в этих джунглях. Микроорганизмы — сейчас самые опасные наши противники. Кроме них, нам опасны только крупные животные. О местных хищниках я почти ничего не знаю. До сих пор нам везло: преодолели озеро и добрый километр джунглей и не встретили ни одного опасного зверя. Должен признать, что уже только это можно считать чудом…
Девушка молча слушала. В рассеянном свете фонарика ее лицо, даже забрызганное грязью, было прекрасно.
— …И все-таки я не теряю надежды, — заключил Мишель. — А знаешь почему? Мы с тобой вырвались из тюрьмы худшей, чем все джунгли Вселенной, вместе взятые. После этого мне все кажется возможным.
И он рассказал ей обо всем, начиная с момента пробуждения в ипостаси одинокого и беспомощного обнаженного мозга.
Его рассказ привел девушку в ужас. С ее губ то и дело готов был сорваться вопрос или изумленное восклицание, но она сдерживалась. Ни разу в ее глазах не мелькнуло ни тени сомнения в правдивости его рассказа: паук с человечьей головой был подтверждением самой бредовой истории.
Не прерывая рассказа, Мишель достал из рюкзака бутыль с розоватой жидкостью и принялся смазывать этой жидкостью ноги девушки.
— Когда эта штука затвердеет, — объяснил он, — получится великолепная защита от микробов и царапин. Жаль, что ею нельзя намазаться с головы до пят: человек не может жить, когда поры на его коже закрыты. Да, и еще надень вот это.
Он положил ей на колени пару башмаков.
— Ты не голодна?
— Нет, Мишель…
Это были ее первые слова с тех пор, как она сняла маску акваланга. Молодой человек, казалось, не заметил, с какой нежностью она произнесла его имя.
— Ну, во всяком случае, глоток вот этого тебе не повредит, —
Девушка отхлебнула из бутылки. Мишель тоже сделал несколько глотков, вернул бутылку на место, зашнуровал рюкзак, вскинул на плечо и выпрямился.
— Пошли.
Они углубились в джунгли. При свете фонариков идти было легче. Пробираясь через заросли вслед за Мишелем, Инесс размышляла, почему он не повторил еще раз ту короткую фразу, что произнес около двух часов назад:
“Я люблю тебя, Инесс…”
Глава 8
Мишель посмотрел на звезды.
— Любой ценой нам нужно выдерживать направление на север. Запомни, Инесс: что бы со мной ни случилось, иди на север, только на север!..
Едва он вымолвил эти слова, его неудержимо потянуло расхохотаться во всю глотку: начинался один из этих странных приступов, во время которых происходящее казалось ему какой-то дурацкой комедией.
Снова разболелась голова и появилось ощущение, что он двигается как в замедленном фильме, медленно и грациозно. Это было довольно приятно, но Мишель забеспокоился. И вдруг его охватил ужас: из мрака донесся голос.
— Смотри, машина работает медленнее! Прибавь скорость, еще!.. Черт побери, крышка прилегает не плотно, он все слышит! Да закрой же ее наконец! Господи, о чем ты думаешь!?..
Мишель был твердо уверен, что ни в коем случае не должен реагировать на это акустическое явление. Ужаснуло его именно знание, уверенность в том, что он обязан забыть о голосе. Ведь все было в порядке, и… в конце концов, какое это имело значение?
Через некоторое время молодые люди вышли к болоту. Трясина подавалась под ногами, и чтобы не увязнуть, следовало идти-идти вперед, без отдыха, час за часом, так как остановиться значило увязнуть.
Каждый шаг давался с неимоверным трудом. Трясина засасывала. Наконец полумертвая от усталости девушка свалилась. Тогда Мишель подхватил ее на руки и понес. Томительно, как метры под ногами, тянулись часы. Казалось, болото никогда не кончится.
Сквозь сонную одурь мучительной усталости Инесс чувствовала ласковые руки Мишеля. Она собралась с силами и, медленно приходя в себя, пробормотала:
— Отпусти… Я уже достаточно отдохнула и могу снова идти…
От звука собственного голоса она окончательно пришла в себя. Мишель так и не выпустил ее — только теперь он лежал на твердой почве, даже во сне прижимая ее к груди.
Девушка не отважилась даже пошевелиться, чтобы не разбудить его. Он пронес ее на руках через болото, и только здесь, у подножия дерева головокружительной высоты, позволил себе опуститься на мягкую траву.
В нескольких шагах сквозь завесу листьев блестела поверхность трясины, отражая лучи яркого светила. Инесс огляделась и вскрикнула в изумлении. Очарованная, она поднялась, забыв о спящем Мишеле.
С деревьев к земле разноцветными полотнищами спускались длинные широкие листья. Под легким ветерком они лениво покачивались. А выше развевались настоящие штандарты, пестрые до ряби в глазах, и гирлянды колокольчиковых лиан, и кружевные шали мхов.