Одиссея варяжской Руси
Шрифт:
Немецкая сага о Тидреке отмечает, что сыном конунга Вильтина, эпонима волотов-велетов, был Вади, а сыном последнего — знаменитый в германской традиции кузнец Велунд. Миф о нем возник весьма рано и упоминается уже в «Сетовании Деора» VIII в. Показательно, что сага о Тидреке отмечает другой вариант его имени: «Велент… которого варяги (варанги. — М.С.) зовут Велундом»{481}. В свете славянской этимологии интересно отметить и древнюю поморскую крепость Velun, впоследствии польская Wielen{482}. Сам сюжет о нем изложен в «Песне о Велунде»: «Жил конунг в Свитьоде, звали его Нидуд. (…) Жили три брата — сыновья конунга финнов, — одного звали Слагфид, другого Эгиль, третьего Велунд. Они ходили на лыжах и охотились. Пришли они в Ульвдалир и построили себе дом. Есть там озеро, зовется оно Ульвсъяр»{483}. Братья женились на девах-лебедях, а когда они на восьмой год улетели, два брата отправились на поиски, а Велунд остался дома. Там его захватил шведский конунг, подрезал ему сухожилия и заставил работать на себя. Кузнец отомстил своему поработителю, убив двух его сыновей и изнасиловав дочь, после чего улетел на крыльях. Сама эта песнь состоит из двух пластов — мифологического, роднящего ее с древнегреческим преданием о Дедале, и исторического, описывающего экспансию шведов в земли финнов. Хоть в эпосе последних присутствует волшебный кузнец Ильмаринен, однако своим соседям финны были больше известны как колдуны, а не кузнецы. Характеристика Велунда как сына конунга финнов перекликается с карельскими валитами, речь о которых пойдет далее, а первоначальная форма его имени, указанная в саге о Тидреке, равно как и прямое указание в ней на происхождение его из рода правителей велетов, позволяет предположить, что историческим прототипом героя саги был оказавшийся в финских землях выходец из западных славян. В этом отношении интересна и подчеркнуто
Поскольку сага о Тидреке называет Велента-Велунда сыном Вади, последнего можно соотнести с одноименным персонажем, упоминаемым в «Видсиде»: «Витта правил свэвами, Вада хэльсингами»{484}. Весьма интересен в этом отношении и текст «Деяний данов». Рассказывая о том, как различные короли служили Фротону Ш, Саксон Грамматик отметил, что тот отправил Олимара собирать дань в Швецию. Там король Прибалтийской Руси «одержал победу над Тором Лонгом, королем ямторов и хельсингоров, а также над двумя другими не менее могущественными вождями и покорил Эстию, Куретию, Финляндию с островами, лежащими против Швеции…»{485} Хоть великая держава Фротона от Руси до Рейна и является фантазией датского хрониста, однако данный фрагмент свидетельствует, что в зону влияния Прибалтийской Руси входили различные финно-угорские племена, в том числе и хельсинги. Однозначного мнения, кто такие хельсинги, у специалистов нет. Адам Бременский упоминает Хельсингланд, область на северо-востоке современной Швеции, которая была заселена скандинавами относительно поздно, а коренными ее обитателями были скритефинны. Скандинавские саги неоднократно отмечают, что норвежцы именно через Хельсингланд с военными и мирными целями отправлялись в «восточные страны» и, в частности, на Русь{486}. Вполне возможно, что скандинавы использовали уже ранее существовавший торговый путь, связывавший север Балтийского моря с более южными его регионами. Находка в Хельсингланде золотых монет императора Фоки (602–610){487} говорит о косвенных и эпизодических контактах данного региона со Средиземноморьем. Это обстоятельство позволяет понять причину, по которой сын Вильтина оказался на территории современной Швеции. Данная локализация хельсингов соответствует тексту как «Видсида», упоминавшего их сразу после свеев, так и «Песни о Велунде», действие которой разворачивается на шведско-финском пограничье.
Вторым местом, в котором могут быть локализованы хельсинги, является регион, где располагается столица современной Финляндии. Сам город основан шведами лишь в XVI в. и получил название Гельсингфорс. Однако на финском языке он называется Хельсинки. Происхождение этого топонима неизвестно, однако некоторые ученые полагают, что он связан с этнонимом хельсинги: «Helsinge в 1448 г. назван Helsingaa, т.е. река (речная область) helsing'oe. Helsing значит “житель мыса” и образовано от hals (узкий мыс)»{488}. Вне зависимости от того, где находились хельсинги, рассмотренная германо-скандинавская традиция указывает на то, что волоты-велеты достаточно рано попытались закрепиться среди финно-угорского населения и, если верить ей, на какое-то время даже стали правителями одного из племен. Нападение шведов положило этому конец, и, хоть Велунд отомстил поработителю, соотношение сил было явно не в его пользу, и поэтому, рассчитавшись со своим врагом, он улетел. Сами же хельсинги подпадали под власть шведов. Пример Вади и Велунда, равно как и сообщение Саксона Грамматика о завоеваниях Олимара, показывает, что не только ободриты, но велеты пытались утвердиться в финских землях, входивших ранее в зону влияния Прибалтийской Руси.
Результатом этого раннего продвижения западных славян на восток Балтийского моря стало установление торговых связей с далекими заморскими странами. В этом отношении славяне разительно отличались от викингов, стремившихся лишь к грабежу приморских территорий, а не к мирной торговле с ними. «Мало значения имела у датчан торговля, как вообще в древние времена у всех германских народов, — отмечал А. Гильфердинг. — Славяне же балтийские ходили по морю торговцами и разбойниками. Морская торговля их славилась повсюду и достигла огромного развития»{489}. Красноречивейший пример развития славянской торговли на Балтике мы видим в 808 г. во время событий, связанных с гибелью отца Рюрика. Тогда датский король Годофрид в союзе с велетами напал на Рерик, главный торговый город ободритов, и повесил их князя Годлиба. Опасаясь франков, датский король ушел, но «предварительно он захотел нанести еще удар Бодрицкой земле — уничтожением ее торговли. Он разрушил Рарог, несмотря на то что торговля этого города была чрезвычайно прибыльна для датской казны, в которую поступало от нее много пошлин. Тамошних купцов он взял на свои корабли и отплыл со своим войском обратно в Шлезторп: тут, как видно, Годофрид поселил захваченных в Рароге купцов, чтобы сосредоточить в своих владениях торговлю южного Балтийского поморья, отбив ее у славян. Вскоре Шлейская деревня (Шлезторп) стала именоваться Шлейским городом (Шлезвик). Славянская стихия способствовала, таким образом, к водворению торгового мореплавания на Датских берегах, откуда высылали в эти века столько судов на войну и разбой»{490}. Однако славяне поселялись в Скандинавии и добровольно, очевидно в целях торговли. В ходе раскопок Бирки в Швеции было установлено, что «славянская, или возникшая под славянским влиянием», керамика в этом крупном торговом городе составляет около 13%.{491} Предания сообщают, что в VIII в. часть балтийских славян переселилась на остров Готланд, основав там город Висби, ставшим крупным торговым центром на Балтике. Достоверность этого подтверждается славянскими именами жителей этого города в XIII — XVII вв.{492} Весьма вероятно, что присутствием славян в Висби в значительной степени объясняется то, что именно там позднее находился новгородский торговый двор. Достаточно показательны и размеры крупнейших торговых центров на Балтике, которые весьма красноречиво говорят об уровне развития торговли. Славянский город Волин в IX в. занимал площадь 50 га, упоминавшаяся выше шведская Бирка — 12 га{493}, датский Хедебю в пору своего расцвета веком спустя — 24 га{494}. Тот факт, что славянский город в разы превосходил по площади современные ему крупнейшие скандинавские города, указывает на гораздо больший объем торговли на юге Варяжского моря по сравнению с его северным и западным побережьями. Именно о Волине в XI в. Адам Бременский писал следующее: «Есть он в действительности важнейший город Европы, и населен он славянами и другими народами, греками (скорее всего, жителями Древней Руси, отождествленными с греками по религиозному признаку. — М.С.) и варварами. (…) Город этот есть склад товаров всех северных народов, всех владений, которые радуют редкими товарами». Волин действительно был одним из крупнейших городов своего времени, численность населения которого в X в. оценивается в 5–10 тысяч человек{495}. То, что далее Адам Бременский отмечал, что от Волина до Новгорода 14 дней пути плавания под парусами, указывает на устойчивость и регулярность данного маршрута. На основании этих и многих других данных исследователи пришли к выводу, что на протяжении VIII–XII вв. балтийской торговлей владели и задавали в ней тон славяне южного побережья Балтики{496}.
Торговая активность варягов на названном в их честь море развивалась в двух направления. Одно из них было описано еще автором ПВЛ так: «Поланомъ же жившимъ собе. по горамъ симъ. бе путь изъ Варагь въ Греки, и изъ Грекъ по Днепру. и верхъ Днепра волокъ до Ловоти. [и] по Ловоти внити в-Ылмерь зеро великоє, из негоже зера потечеть Волховъ и вътечеть в озеро великоє Ново, [и] того зера внидеть оустьє в море Варажьскоє»{497} — «Когда же поляне жили сами по себе на горах этих, тут был путь из Варяг в Греки и из Грек по Днепру, а в верховьях Днепра — волок до Ловоти, а по Ловоти можно войти в Ильмень, озеро великое; из этого же озера вытекает Волхов и впадает в озеро великое Нево, и устье того озера впадает в море Варяжское». Само название этого пути указывает, что инициаторами его создания были варяги. В «сниженном» варианте Память об их связи с торговлей сохранилась в русском языке до XIX в., где варягом называли скупщика всякой всячины по деревням, перекупщика, коробейника{498}. Если не считать выдуманного монахами путешествия апостола Андрея, то первый известный по письменным источникам случай использования этого пути, да и то в военных целях, относится к походу Бравлина, речь о котором пойдет ниже. Тем не менее, когда спустя двадцать лет после призвания варягов Олег, придя с севера к Киеву, назвался купцом, это не вызвало никаких подозрений у Аскольда и Дира. Это показывает, что к 882 г. путь «из варяг в греки» функционировал уже как торговая магистраль.
Однако, как свидетельствуют данные археологии, до пути «из варяг в греки» возник путь «из варяг в арабы», который играл гораздо большую роль в жизни Северной Европы. Обычно возникновение Балтийско-Волжского пути определяется
Крупнейшим центром на пути «из варяг в арабы» в Восточной Европе стала Старая Ладога. Проводивший там раскопки Г.С. Лебедев так характеризует международное значение этого города: «Хронология строительных горизонтов… охватывает время с середины VIII до X в. Уже во второй половине VHI — начале IX в. Ладога стала крупным центром международной торговли. Клады арабских дирхемов (786, 808,847 гг.), средиземноморские стеклянные бусы, передневосточный “люстр”, балтийский янтарь, фрисландская керамика и резная кость характеризуют масштабы связей Ладоги»{501}. Когда впоследствии начал функционировать путь «из варяг в греки», этот город вообще оказался в очень выгодном положении на пересечении двух торговых путей. Неизбежно преувеличенные слухи о купцах с далекого севера Европы дошли до исламского мира, и в первой половине X в. Масуди в своей книге сообщает следующее: «Русы — многочисленные народы, имеющие отдельные виды. У них есть вид, называемый Луда'ана. Они самые многочисленные, посещают для торговли страну Андалусию, Италию, Константинополь и хазар»{502}.
Весьма показательно, что финны и эстонцы называют Ладожское озеро Венеенмире — «Русское море»{503}, или, точнее, «море венедов» — так немцы и финно-угры называли славян. Как видим, данные именно столь любимого норманистами финского языка красноречиво свидетельствуют о том, какой именно народ в первую очередь плавал по Ладоге. На связь с западными славянами указывает и название острова Виндин на Волхове к югу от Новой Ладоги, где выгружали товары с зимующих у пристани судов. «Более чем вероятно, — отмечал Д.К. Зеленин, — что этот остров получил свое имя от вендов, т.е. балтийских славян, которые часто приплывали сюда на своих судах, причем местные финны называли их обычным для всех западных финнов именем венды…»{504} Выводы, сделанные на основе филологии, в этом вопросе полностью подтверждаются данными археологии. В Средневековье на Балтике использовались суда двух типов — скандинавские и южнобалтийские. Результаты многолетних раскопок рисуют следующую картину: «Практически полное отсутствие деталей скандинавских судов, особенно наглядно на фоне гигантского объема находок фрагментов плоскодонных судов, построенных по южнобалтийской технологии. В раскопах Новгорода и Старой Ладоги найдены бортовые доски, большое количество элементов ластовых уплотнений, включая скобы разных типов, трапециевидные шпангоуты, шпангоуты-планки и множество деревянных нагелей разных размеров и типов. Это косвенно указывает на существование устойчивых связей Новгорода именно с южным побережьем Балтики…»{505} Специально исследовавший этот вопрос А.В. Лукошков приходит к следующему выводу: «Более того — можно предполагать, что именно из западнославянских земель побережья Южной Балтики был привнесен на новгородские земли опыт строительства судов для речного и прибрежного плавания»{506}. Данный вывод подтверждается и наблюдением норвежской исследовательницы А. Стальсберг. Анализируя погребения в ладьях на территории Древней Руси, автоматически причисляемые норманистами к числу скандинавских, она отметила, что ладейные заклепки в них «ближе к балтийской и славянской, нежеди к скандинавской традиции»{507}.
Необходимо подчеркнуть, что связи западных славян с Ладогой фиксируются археологически именно в эпоху, непосредственно предшествовавшую летописному призванию варягов. Анализируя результаты находки на Рюгене клада из двух тысяч арабских монет, датируемого 849 г., общим весом 2,8 кг, и серебряных украшений пермского типа, И. Херрман писал: «В целом можно считать, что в середине IX в. мореплаватель, который жил в Ральсвеке на Рюгене, имел прямые связи с Волжским торговым путем или, по крайней мере, со Старой Ладогой. Лодки, на которых можно везти такие богатства, известны из Ральсвека. Керамика, господствовавшая в это время в Ральсвеке, относится к так называемому фрезендорфскому типу. Аналогичный материал известен и в Старой Ладоге»{508}. Поскольку около велетского Менцлина также было найдено серебряное украшение пермского типа, исследователь отмечает, что ни о каком скандинавском посредничестве речи идти не может: «Большое число арабских серебряных кладов на южном берегу Балтийского моря относится ко времени около 850 г., тогда как в скандинавских странах арабские серебряные сокровища (клады) встречаются после середины IX в. (…) Распределение отдельных археологических находок IX в., а также обстоятельства их нахождения указывают на непосредственные регулярные морские связи южного берега Балтийского моря, который был населен полабскими славянами, поморянами со Старой Ладогой»{509}. Надежной основой для регулярных связей славян Варяжского моря между собой стало возникновение в VIII — IX вв. морских торговых портов в Старграде и Рерике у ободритов, Арконы и Ральсвика у ранов, Менцлина у велетов, Колобжега, а затем Волина и Щецина у поморян и Старой Ладоги у ильменских словен. Исходя из современных нумизматических данных, торговые операции с арабским серебром начинаются в 50–60-х гг. VIII в. и продолжаются почти сто лет без участия скандинавов{510}. О более чем скромной первоначальной роли скандинавов, даже если брать в расчет Готланд, в торговле с арабским миром свидетельствуют следующие нумизматические данные: «До начала IX в. куфические монеты на о. Готланд не поступали, а три клада, датируемые первой третью IX в., содержали всего 83 экземпляра. Клады же, найденные в Восточной Европе, содержали, по самым приблизительным подсчетам, не менее 6500–7000 монет»{511}.
Изучение хронологии зарытых кладов куфических монет выявило и еще одну интересную закономерность. За пределами Восточной Европы на побережье Балтики все клады распределяются на три большие группы: в Скандинавии, в районе Нижнего Повисленья и в междуречье Эльбы и Одера. Ближе всего к Восточной Европе находится Готланд, но туда арабское серебро поступает позднее всего. После него ближе всего к Волжско-Балтийскому пути находится регион Вислы, однако самые ранние клады обнаружены не там, а в землях полабских славян на территории современной Германии, наиболее отдаленных от источника серебра. Причину этого А.В. Фомин видит в более высоком экономическом развитии этого региона по сравнению с остальными{512}. Несмотря на то что по отношению к Восточной Европе они находились на противоположном конце Варяжского моря, именно у полабских славян были наиболее ранние и тесные связи с северной частью восточных славян и наибольшая заинтересованность в данном регионе с торговой точки зрения. Составленная В.И. Кулаковым карта древнейших кладов дирхемов (рис. 14) красноречиво показывает связь между собой всех четырех мест на Балтийском море, где источники фиксируют присутствие русов — именно в этих регионах мы видим находки монет до 800 г. включительно. Единственная неточность данной карты состоит в том, что на ней не указан один ранний готландский клад 780 г., однако это обстоятельство объясняется торговыми связями славянских купцов с данным островом. Западно-восточнославянские торговые связи проливают свет и на неожиданный состав призвавших варяжских князей восточноевропейских племен: именно по землям словен, кривичей и мери проходил Волжско-Балтийской торговый путь, по которому на Балтику и поступало арабское серебро. С этим же перекликается и упоминание «жребия Симова» как обозначения восточной границы расселения варягов в ПВЛ. Примерно такую же область для венедов-винулов очерчивает и Адам Бременский: «Затем вплоть до реки Одер имеют место жительства вильци и лютичи. Нам известно, что за Одером живут помераны, затем простирается обширнейшая страна (польских. — М.С.) полян, граница которой соприкасается, как говорят, с царством Руссии. Это самая далекая и самая большая область винулов, которая и кладет предел тому заливу»{513}. Как видим, описанная Адамом Бременским область расселения венедов, под которыми немецкие хронисты понимали в первую очередь западных славян, к числу которых данный автор отнес Русь, в основном совпадают с областью расселения варягов, описанной ПВЛ.