Одиссея варяжской Руси

Серяков Михаил Леонидович

На тых горах высокиих, На той на Святой Горы, Был богатырь чюдныи, Что ль во весь же мир он дивный, Во весь же мир был дивный.

Мы видим, что былина точно так же характеризует Святогора, как летописец — дружину Рюрика, используя слова «чюдный» и «дивный». Однако, когда Илья Муромец обращается к нему, он использует только последний эпитет:

Здравствуешь богатырище порныи (крепкий. — М.С.) Порныи богатырь ты да дивный!^{681}

В свете понимания древнерусского дива как грифона показательно, что В.В. Иванов и В.Н. Топоров совершенно независимо от этого эпитета при анализе образа Святогора пришли к выводу, что первоначально его именем могло быть обозначение мифической птицы Вострогор, сближаемой ими с иранским божеством Веретрагной и соколом как одной из его инкарнаций^{682}. Само же имя Вострогор образовано от слов гора и диалектного вострый, «скорый, быстрый» и обозначало, следовательно, живущую на горе быструю птицу. Однако данная характеристика вполне приложима и к грифонам, жившим, согласно античной мифологии, именно на горах. Если Святогор, о наличии параллелей которому

в эстонском эпосе уже говорилось, являлся обобщенным образом Прибалтийско-Варяжской Руси, то вся былина о нем приобретает совершенно особый смысл. Как и любой былинный персонаж, это чрезвычайно сложный образ, на окончательное оформление которого повлиял целый ряд представлений. Хоть в различных вариантах этой былины отношения Святогора и Ильи Муромца не вполне однозначны и в некоторых из них присутствует как мотив соблазнения Ильи Муромца женой Святогора, так и предложения Святогора своему побратиму третий раз вдохнуть его дух или лизнуть кровавую пену, что привело бы Илью к гибели, однако главным направлением сюжета является передача Святогором перед смертью части своей исполинской силы Илье Муромцу. И в этом отношении принципиальное значение приобретает та характеристика, которая дается этому великану в былинах:

А Иванищу-Святогору была сила дана господом самим^{683}.

И именно эта богоданная сила через посредство Святогора переходит к Илье Муромцу и используется им для защиты Святой Руси. Лучше понять связанные с этим представления нам поможет одно из утверждений духоборов, сохранивших многочисленные пережитки языческого мировоззрения:

«В чем царствие Божие состоит? В силе, а сила в Боге, а Бог в человеке»^{684}.

Следует вспомнить и характеристику, данную Адамом Бременскому «могучему славянскому племени» ранов, которых «так боятся по причине их близости к богам». Нисколько не отрицая сложности и многоплановости образов Ильи Муромца и Святогора, отметим, что одним из главных смыслов посвященной им былины состоял именно в символическом осмыслении передачи варяжской Руси своей богоданной силы восточнославянской Руси и существовавшей между ними преемственности. И в этом смысле даже если Бранлив и не был непосредственно прототипом Ильи Муромца в былине о Святогоре, то, во всяком случае, она была посвящена тем ключевым отношениям, которые происходили именно в его эпоху.

Глава 7.

РЮРИК, РЕРЕК И РАРОГ

В завершение обратимся к личности самого первого русского князя, являющегося объектом многовекового спора между норманистами и антинорманистами. Поскольку Адам Бременский называет ободритов ререгами и с этим племенным названием перекликается как название их главного города Рерика, так и имя самого Рюрика, то следует остановиться на этом аспекте более подробно. Еще С.А. Гедеонов обратил внимание, что этим названием соответствуют чеш. raroh и польск. rarog, «сокол». Указав, что скандинавский скальд Гуторм прославял своего короля Гакона за то, что тот подчинил себе гнездо вендского сокола, и приведя примеры упоминания родственных имен в письменных источниках (Петр Рериг (Rerig) в Чехии в 1490 г. и польский воевода Ририк в Псковской летописи под 1536 г.), равно как и аналогичных одинаковых названий племени и князя у славян (личное Драговит при племенном драговиты), ученый пришел к следующему выводу: «Прозвище Рерик могло быть родовым в семействе ободритских князей, родичей нашего Рюрика»^{685}. Большой интерес представляет и еще одно обстоятельство, на которое С.А. Гедеонов обратил внимание: Рерик — это еще и название впадающей в Одер реки, упоминаемой в форме Rurica, Rorica^{686}. С учетом того, что племенное название ободритов означало живущих близ Одера людей, данный факт указывает на существование у них культа сокола еще до переселения в более западные регионы. Это подтверждает и название польского села Rarog на западе страны^{687}.

В 1968 г. О.М. Рапов пришел к выводу, что знак Рюриковичей символизировал летящую птицу: «Передняя часть головы птицы, изображенной на монетах Рюриковичей, может принадлежать только одному из видов боевых птиц: орлу, ястребу или соколу. Однако и орел, и ястреб обладали “тупыми” и короткими крыльями по отношению к длине своих тел, в то время как на монетах Рюриковичей птица изображена с острыми и длинными крыльями. “Фигура”, изображенная на монетах Рюриковичей, больше всего напоминает летящего сокола»^{688}. Свое исследование ученый завершает следующим выводом: «Тот факт, что князья из дома Рюриковичей называются былинами и “Словом о полку Игореве” “соколами”, говорит за то, что сокол был эмблемой, гербом рода, возглавлявшего феодальную верхушку Киевской Руси. Возможно, что сокол в глубокой древности был тотемом рода, из которого происходила княжеская семья»^{689}. Однако это понимание является лишь одним из возможных способов объяснения смысла знака Рюриковичей, по поводу интерпретации которого было высказано множество различных гипотез. Следует отметить, что связь знака Рюриковичей с соколом не является такой прямолинейной, как она представлялась О.М. Рапову: древнейшей его формой является не трезубец, а двузубец. К выводу о том, что двузубец был гербом Святослава Игоревича, пришел В.Л. Янин. Аналогичного мнения придерживались С.С. Ширинский и С.В. Белецкий.

Данным обстоятельством поспешили воспользоваться нормамисты, чтобы полностью отринуть любую возможную связь Рюрика с западнославянским миром. Поскольку двузубец, бывший исходной формой знака Рюриковичей, встречается также в качестве гончарного клейма и на блоках Хумаринского городища на территории Хазарии, то норманисты поспешили объявить, что Рюриковичи заимствовали свой родовой символ из Хазарского каганата. А.Ю. Чернов победно провозгласил: «У братьев Владимира, то есть у Ярополка и Олега, как и у детей Ярополка, личным знаком был хазарский двузубец. А значит, у Рюрика трезубца быть не могло. Только двузубец. Белецкий доказал математически: трезубец становится знаком Рюриковичей с Владимира Святославича. После этого доказательства рассуждать об ободритском трезубце-соколе стало неприличным. (Впрочем, антинорманисты об этом, кажется, не догадываются.) Двузубец — символ хазарских властителей. Его захватившие Северную Русь норманны-находники переняли вместе с титулом “хакан” еще в 830-х (см. Вертинские анналы за 839 год), то есть до прихода Рюрика…»^{690} Однако еще никто не доказал, что двузубец был тамгой хазарского кагана — на керамике и кирпичах на территории каганата помимо двузубца встречается немало других знаков, которые при желании можно точно с таким же правом объявить тамгой правителя Хазарии. О том, что Рюрик не был скандинавом и что скандинавы не захватывали Северную Русь, было сказано выше. Также нет ровным счетом никаких свидетельств того, что русы Вертинских анналов переняли двузубец у хазар, а впоследствии его заимствовал от них Рюрик. Однако такая мелочь, как отсутствие реальных фактов, нисколько не препятствует сторонникам скандинавского происхождения Рюрика с абсолютной уверенностью выдавать свои личные убеждения за наукообразную теорию. При анализе эволюции княжеского знака норманисты почему-то «забыли» о волинском цилиндре, на котором фигура сокола была совмещена непосредственно с двузубцем (см. рис. 23). О том, что подобное совмещение не было случайным, говорит и другое изображение из Ладоги, которое будет рассмотрено ниже. Они также с легкостью забывают и о том, что еще в 1940 г. Б.А. Рыбаков в своей статье привел две подвески VI–VII вв. с изображением двузубцев (рис. 18),

одна из которых была найдена на Мощинском Городце на верхней Оке, а другая близ Смелы к югу от Киева. Б.А. Рыбаков посчитал их тамгами славянских вождей, но напрямую предшественниками знаков Рюриковичей объявлять не стал. Иного мнения придерживался П.Н. Третьяков: «К VI–VII вв. относятся первые знаки киевских князей в бесспорно славянских древностях. Это знак на подвеске из кургана в окрестностях Смелы из раскопков Бобринского и такой же знак на бронзовой подвеске, входившей в состав известного Мощинского клада из бассейна Верхней Оки — земли вятичей»^{691}. Окончательно разрушают все норманистские спекуляции насчет заимствования Рюриковичами двузубца из Хазарин археологические находки, сделанные на территории Германии. На раннеславянской керамике, найденной в Шульцендорфе, округ Королевский Вустерхаузен, и датируемой VII–VIII вв., мы видим два изображения, на которых люди молитвенно протягивают руки к изображению двузубца^{692} (рис. 19). Говорить о хазарском влиянии на север Германии достаточно затруднительно даже для норманистов. Шульцендорф находится к западу от Одера, то есть в том же регионе, где первоначально жили ободриты и где также отмечается использования названия Рерик-Рарог в топонимике и гидронимии. Обращает на себя внимание и явное сходство восточно- и западнославянских изображений двузубцев: все они выполнены в точечной манере, во всех случаях ножки двузубцев находятся на каком-то основании. Различия заключаются лишь в том, шульцендорфские двузубцы внизу имеют закругленную форму, а восточнославянские — угловатую. На отечественных подвесках изображен сам знак, а на найденной на территории Германии керамике мы видим сцену поклонения этому знаку. Данный ритуал, судя по всему, имел для западных славян достаточно большое значение, в силу чего и был изображен дважды. Таким образом, знак двузубца был свойствен как восточным, так и западным славянам и, по всей видимости, восходил ко временам их единства.

^{Рис. 18. Восточнославянские подвески VI–VII вв.}

^{Рис. 19. Изображения на раннеславянской керамике, Шульцендорф, Германия, VII–VIII вв.}

^{Рис. 20. Дружина Бориса на древнерусской миниатюре}

^{Рис. 21. Железное навершие Мстислава Владимировича}

^{Рис. 22. Знак Ярослава из Киева и Белгорода} 

Следует отметить, что именно шульцендорфская находка дает нам возможность приблизиться к пониманию истинного смысла знака Рюриковичей. Благодаря изображенной на керамике сцене мы видим, что двузубец находится на шесте или копье величиной примерно с человеческий рост, которое устанавливалось на какое-то основание. Эта неожиданная подробность находит свою аналогию в Древней Руси: в болгарской летописи Манасии мы видим миниатюру, на которой русское войско Святослава в 971 г. выступает под стягом с древком, вершина которого увенчана трезубцем. В «Сказании о Борисе и Глебе», рукопись которого восходит к XII в., дружина Бориса изображена на миниатюре вместе со знаменами, увенчанными двузубцами (рис. 20). На новгородской иконе «Знаменье», посвященной событиям 1169 г., суздальские стяги увенчаны навершиями в виде трезубца, полностью повторяющим знак Юрия Долгорукого. То, что эти памятники письменности и иконографии верно передают традицию использования знака Рюриковичей в качестве навершия на стяге, подтверждает и археологическая находка: на Северном Кавказе было найдено железное навершие, соответствующее знаку Мстислава Владимировича (рис. 21), правившего в Тмутаракани^{693}. За исключением «Сказания о Борисе и Глебе» в качестве навершия изображается трезубец, а не двузубец, однако это обстоятельство объясняется последующей эволюцией знака Рюриковичей. О древности подобной традиции свидетельствует то, что на одном из дирхемов Погорельщинского клада было процарапано изображение стяга с навершием в виде трезубца^{694}. Интересно отметить, что, согласно классификации подвесок с данными знаками С.В. Белецкого, древнейшими металлическими подвесками такого рода оказываются подвески из Гнездова и Каукая, у каждой из которых на оборотной стороне был изображен стяг. Знак на Гнездовской подвеске, по мнению С.В. Белецкого, мог принадлежать любому из князей от самого Рюрика до Святополка Ярополчича, а второй — Ярополку Святославичу^{695}. То, что на этих двух древнейших подвесках с одной стороны изображался двузубец, а на другой — стяг (на подвеске из Каукая еще и с рогом), указывает на то, что между этими предметами существовала какая-то связь. Обращает на себя внимание и то, что в обоих случаях древко стяга изображается стоящим на треугольной основе. Связь эту раскрывают рассмотренные выше миниатюры, показывающие, что знак Рюриковичей мог крепиться наверх стяга. Сцена на шульцендорфской керамике находит свое объяснение в указаниях католических авторов на то, что свои знамена западные славяне хранили в святилищах Святовита и Радигоста: «Подобно Святовиту Арконскому боги Радигощские имели свои знамена, к которым лютичи питали чрезвычайное благоговение. (…) Видя перед ратью своею священные знамена, лютичи верили, что идут за своими богами; знамена для них в походе были представителями оставшихся в Радигоще кумиров… Свои знамена сопровождали в поход и жрецы и, конечно, перед знаменами, как перед изображениями своих богов-покровителей (dii fautores, по выражению Титмара), приносило лютицкое войско в жертву знатнейших между пленными врагами»^{696}. Все это показывает, что двузубец был символом какого-то языческого божества и в этом качестве к нему, укрепленному на шесте, молитвенно простирают руки люди. В отличие от хазарского западнославянский материал дает нам не только графическое сходство с древнейшей формой знака Рюриковичей, но и, самое главное, сходство функциональное, указывающее на крепление его на древке и использование в качестве навершия знамени. Древнейшие формы подвесок показывают, что двузубец Рюриковичей был связан со стягом; начиная с эпохи балканских войн Святослава мы имеем целый ряд изображений двузубца и трезубца в качестве навершия древнерусских знамен, а западнославянские данные помогают нам понять языческие истоки данной традиции. Тот факт, что двузубец на шесте в качестве сакрального символа фиксируется к западу от Одера уже в VII–VIII вв., недвусмысленно указывает на западнославянское происхождение этого знака Рюриковичей.

Кроме того, в целом ряде случаев трезубец изображался в виде сокола (см. рис. 2) либо вместе с птицей, как, например, на знаках Ярослава из Киева и Белгорода (рис. 22). Исследовавший этот знак уже не на монетах, а на ременных бляшках С.С. Ширинский совершенно независимо от О.М. Рапова отмечает, что «среди богатого декоративного обрамления княжеской тамги встречаются изображения птицы в различных вариантах. О неслучайном появлении этого сюжета рядом с княжеским “знаменем” XI в. свидетельствует своеобразно исполненный знак Владимира Святославича на наконечнике ножен сабли-меча, найденной в 1960 г. в могильнике Кримулдас в Латвии.