Одиссея. В прозаическом переложении Лоуренса Аравийского
Шрифт:
— О Арета, дочь богоравного Рексенора, испив чашу страданий, я прошу убежища у твоего повелителя, припадаю к твоим коленам и взываю к гостям в крайней нужде. Дай вам боги счастья в жизни и радости завещать сынам добро своего дома и мирскую славу. А себе я прошу одного — отправьте меня на родину как можно скорее. Много тяжких долгих лет назад я расстался с друзьями.
Сказав это, он уселся в золу очага, возле огня, и на время весь зал стих. Наконец раздался голос мужественного лорда Эхенея, феакийского старейшины, который владел ораторским даром и ведал мудрость древних. От всего сердца он обратился к королю с дружеским советом:
— Алкиной, не к лицу тебе и не по чести, что странник сидит в золе очага[41], пока гости терпеливо ждут твоих слов.
Король-помазанник Алкиной внял совету, взял глубокодумного Одиссея за руку, поднял и усадил рядом с собой, на полированный трон, который уступил по просьбе короля его любимый сын, доблестный Лаодам. Прислужница полила Одиссею воду на руки из прекрасного золотого кувшина над серебряным тазом, накрыла полированный столик, а бодрая ключница поставила хлеб и угощения, услужая ему от всего сердца. Степенный Одиссей пил и ел, а затем его королевское величество приказал герольду:
— Понтоной, смешай вино в кратере и разлей. Возольем же Зевсу-Громовержцу, покровителю молящих о помощи.
Он рек. Понтоной смешал медовое вино и наполнил чаши гостям. Они возлили Зевесу, и сами выпили от души. Алкиной снова обратился к ним:
— Внемлите мне, капитаны и советники феакийцев, и я скажу вам, что у меня на сердце. Попировали и будет: настало время разойтись по домам и постелям. С утра соберем большой совет старейшин и примем Странника в нашем гостином зале по всем правилам, принесем достойные жертвы богам. А после церемонии поразмыслим, как возвратить его домой без бед и тревог с нашим эскортом. Где бы ни был его дом, мы защитим его от тягот и несчастий в пути, вплоть до высадки на родном берегу. На этом наша миссия завершится, и ему придется перенести то, что суровый Рок впрял в нить его жизни еще в чреве матери.
«Но, может, он — один из бессмертных, спустившийся с небес? Если так, то боги придумали новый прием. В былые дни они появлялись открыто и принимали обильные жертвы. Они и пировали с нами запросто, и сидели меж нас, не маскируясь. И даже одиноким путникам-феакийцам боги являлись в своем подлинном облике. В конце концов, мы им родня, не меньше, чем циклопы или беззаконное племя великанов».
— Алкиной, ты можешь быть совершенно спокоен, — ответил ему проницательный Одиссей. — Я не похож на Бессмертных с просторных небес, ни обликом, ни натурой. Я обитатель земли и смерть — мой удел. Лучше вспомни людей, которые на твоем веку испытали всю тяжесть боли и горя. С ними у меня больше сходства. Я мог бы ныть бесконечно, рассказывая о своих страданиях, о многочисленных испытаниях, выпавших мне по воле богов. Но вместо этого я попрошу вашего позволения поддаться инстинктам и навалиться на ужин, несмотря на бремя невзгод. Нет ничего требовательнее изголодавшегося брюха, оно не даст человеку спокойно погоревать, но потребует мяса и выпивки, насильно и бесстыдно заставляя его поставить насыщение тела перед агонией души. Тем не менее, я заклинаю вас на рассвете решить, как доставить вашего несчастного гостя на отчий берег. Пусть там я распрощаюсь с жизнью — лишь бы перед смертью я смог увидеть мое имение, моих людей и мой просторный величественный дом.
Он рек. Собравшиеся одобрили его речь и воскликнули, что и впрямь нужно отвезти Странника домой. Они возлили богам, и утолили жажду, и разошлись спать по домам, оставив великого Одиссея с Аретой и Алкиноем в зале, где бегали туда-сюда служанки, убирая остатки пиршества.
Белорукая Арета первая нарушила молчание, потому что она узнала тунику и накидку Одиссея: это был прекрасный наряд, который она сама сшила с помощью служанок. Поэтому она обратилась к нему с расспросами:
— Странник, я должна задать тебе несколько прямых вопросов: что ты за человек? И откуда? Кто дал тебе этот наряд? Ты говоришь, что волей случая тебя принесло из-за моря?
Находчивый Одиссей ответил:
— Связный рассказ о всех моих злосчастьях с начала до конца был бы слишком утомителен: много бед послали мне небесные боги.
«Так я терпел семь долгих, нескончаемых лет. Слезами увлажнял я одеяния бессмертных, которыми почтила меня Калипсо. Но когда пришел должным чередом восьмой год, она внезапно помогла мне отплыть. Не знаю, велел ли ей Зевес, или ее чувства наконец-то переменились.
«Она отправила меня на прочно сколоченном плоту, нагрузив дарами, едой и сладким зельем, и одеяниями богов, послала и попутный теплый мягкий ветер, который нес меня семнадцать дней. На восемнадцатый день в дымке показались горные вершины вашей страны. Сердце мое ликовало — но преждевременно. Потрясатель Земли Посейдон еще готовил мне новые тяжкие беды. Он поднял ветер и взбушевал море так, что и богам не снилось. Волны, беснуясь, сбросили меня, злосчастного, с плота. Шквал разбил плот и разметал бревна во все стороны.
«Я пустился вплавь прямо через залив, пока ветер и течение не принесли меня к вашему берегу. Я попытался выбраться на берег, но волна яростно схватила меня, понесла на огромный утес и шваркнула о рифы. Мне пришлось отказаться от своего плана и отплыть обратно в море, но тут я увидел устье реки. Это укрытое от ветра место показалось мне благоприятным для второй попытки: там не было скал. На этот раз я выбрался на берег, упал на песок и долго лежал, собираясь с силами. Тут спустилась бессмертная Ночь.
«Я оставил берег небесами насыщаемой реки, зашел в заросли, и чудесно уснул, укрывшись охапкою листьев. Бог послал мне, удрученному и изнеможенному, столь глубокий сон, что я проспал под листвой всю ночь и утро, и еще полдня. Солнце уже клонилось к западу, когда сладкий сон оставил меня, и я заметил спутниц вашей дочери, игравших на отмели. Меж них была и принцесса, и я было принял ее за богиню. Я обратился к ней с мольбой. Она проявила больше здравого смысла, чем можно было ожидать от юной особы: молодежь обычно бездумна. Она угостила меня хлебом и пенистым вином, дала мне умыться в реке и предложила эти одежды. Сейчас вы знаете всю правду, хоть и нелестную для меня».
— Странник, — ответил Алкиной, — Моя дочь совершила одну ошибку — она не отвела тебя, в обществе фрейлин, прямиком в мой дворец. Она нарушила долг по отношению к просящему о помощи.
— Герой, не вини безвинной девы, — немедля возразил Одиссей. — Она велела мне следовать с ее спутницами за ней, но я отказался, опасаясь, что твое сердце возмутится при моем виде. Нашему поколению свойственна подозрительность.
— Странник, — воскликнул Алкиной, — не так легко мое сердце возмущается от безделицы. Но я признаю, что во всем лучше соблюдать приличие. Ах, клянусь отцом-Зевсом, и Афиной, и Аполлоном, если бы муж вроде тебя, близкий мне по чувствам и манерам, взял мою дочь и звание моего зятя и навеки поселился с нами! Я бы с радостью наделил тебя домом и богатством, если бы ты остался. Но не опасайся: против воли мы, феакийцы, тебя не задержим. Это противно Зевсу. Чтобы ты был спокоен, я немедля назначу на завтра твое отплытие. Завтра ты приляжешь и вздремнешь, а весла команды вспенят гладкое море и унесут тебя на родину, в твой дом, куда ты стремишься. Неважно, где он: пусть даже за Эвбеей, хоть она и на краю света, как считают наши моряки. Они видали Эвбею, когда возили рыжеволосого Радаманта на встречу с сыном Земли Титием. Они без труда обернулись за день, и вернулись домой. Но ты скоро увидишь мои превосходные суда, увидишь, как мои молодцы вспенивают соленое море веслами.