Одна беременность на двоих
Шрифт:
Я обрадовалась, что утром в спешке мы не успели убрать диван — иначе мне пришлось бы спать на полу. Я заставила себя разогнуться. Во рту было до жути противно от шоколада. Горло саднило от чтения. Я скинула полотенце, повесила его на спинку кресла и принялась рыться в шкафу в поисках пижамы, но в итоге только уронила на пол целую стопку футболок и натянула одну из них. На кухне остался стоять недопитый стакан Аманды. Я, не раздумывая и секунды, пригубила из него холодной, словно из родника, живительной воды со странно-обалденным вкусом и запахом. Мне потребовалась чуть ли не минута, чтобы понять, что стакан пахнет кремом, которым пользуется Аманда. Ещё до поездки в Неваду она стала жаловаться, что у неё ужасно сохнет кожа на руках. Я взглянула
На следующее утро мы отправились к моему отцу, рассчитывая задержаться в Салинасе на пару дней и вернуться на Новый Год в Сан-Франциско. Поехать-то поехали, только вместо плюшек с корицей я вдыхала противный запах приёмной дерматолога, который согласился принять меня и страховку отца в предновогоднюю неделю, когда все, даже врачи, отправились путешествовать. А вот нам в этом году хороших каникул уже не светило, и всё из-за моей несусветной глупости, из-за которой теперь всё тело покраснело и чесалось так, что хотелось содрать с себя всю кожу и прополоскать её в каком-нибудь анти-чесоточном зелье.
Я заметила неладное ещё в машине. Кожа между пальцев и выше к запястью сильно покраснела, и я начала ощущать лёгкий зуд, не похожий на обычное раздражение. На всякий случай я заглянула в вырез, но кожа над груди оставалась чистой, а вот на локтевых сгибах появилось покраснение.
— Что там у тебя? — повернулась в мою сторону Аманда.
Я промолчала, продолжая сцепленными руками тереть перепонки между пальцами.
— Шоколада переела?
Я снова промолчала, но едва заметно кивнула, обрадовавшись такому простому объяснению. Да, у меня никогда не было аллергии на шоколад, но я никогда и не ела его в таких количествах. Я начала искать в интернете информацию и накопала всяких ужасов о том, что лицо может распухнуть настолько, что даже перестанешь видеть. От таких знаний зуд только усилился, и я начала проклинать свои обстриженные ногти, которые были не в состоянии оставить на моей покрасневшей коже даже лёгкие белые бороздки.
— Совсем плохо? — продолжала допытываться Аманда. — Давай проверим, есть ли у нас гидрокортизон в аптечке.
Она сошла с трассы на следующем выезде и остановила машину подле кофейни. Я не жалела крема, но облегчение хватило ровно настолько, сколько времени потребовалось Аманде, чтобы купить напиток без кофеина. Я пыталась отвлечься на взбитые сливки, но это давалось с трудом, а с папой я еле сумела поздороваться, так как пришлось бежать в туалет из-за невыносимого жжения в причинном месте. Мне было достаточно снять трусы, чтобы перестать винить во всех несчастьях шоколад. Ох уж это проклятье тихоокеанского побережья! Ох уж этот ядовитый дуб! Я стала судорожно рыться в ящике с лекарствами, но крема среди них не находила.
— Папа, где мой крем?! — закричала я через закрытую дверь, и долго не могла понять, что просит у меня отец, пока не догадалась, что я заперлась. Хорошо ещё успела сообразить, что стою со спущенными джинсами, прежде чем повернуть на двери защёлку. — Папа, где мой крем?! Где мой сильный гидрокортизон? — повторила я свой вопрос, когда поняла, что отец просто не понимает, о чем я его спрашиваю.
Я, наверное, тоже бы ничего не поняла, если бы ко мне в дом ворвалась дочь с перекошенным лицом, а потом ещё повыкидывала из ящика все лекарства. Я даже не поняла, зачем так поступила — ведь такое только в фильмах показывают. За спиной отца стояла Аманда, на лице которой читалось ещё большее недоумение.
— Ядовитый дуб! — закричала я, непроизвольно, но так демонстративно пережав ноги.
Точно так же на следующее утро я ёрзала на кресле в приёмной дерматолога,
— Ну неужели гидрокортизон совсем не помогает? — спрашивала Аманда, и на сотую долю не осознавая степени моих страданий.
— Нет, нет, нет, — чуть ли не плакала я, проклиная медсестру, которая всё не звала и не звала меня к врачу, хотя мы просидели в офисе уже лишние полчаса. — Понимаешь, этот яд не уходит из организма, и новая порция делает реакцию организма сильнее предыдущей. Ну когда же… Мне нужен антибиотик, пока я не разодрала себе всю кожу! И крем нужен намного сильнее этого однопроцентного. Ну зачем он выкинул прошлый тюбик, я специально его хранила! Надо было с собой забрать!
Я вцепилась в пальцы Аманды, словно могла передать ей хоть частичку своих страданий. Нет, я не желала, чтобы она мучилась вместе со мной, мне просто хотелось, чтобы зуд хоть немного ослаб, тогда бы я смогла дождаться своей убийственной дозы антибиотиков без перекошенного лица. Боже милостивый, я сжала ноги так же сильно, как если бы до смерти хотела в туалет, но зуд в интимном месте не проходил вообще, хотя там уж я точно не скупилась на крем.
— Твой крем был просрочен, это раз, — спокойно ответила Аманда. — И антибиотики можно пить только, если врач решит, что они нужны, это два.
— Да что тут решать! Я ведь знаю, что это дуб… Два года я не обжигалась им, и тут… Ну почему я была такой дурой!
Наверное, я вчера выглядела ужасно, когда корчилась на полу от жуткой боли. Раньше так не чесалось! Я плакала, плакала, как ребёнок. Было ощущение, что меня раздирает изнутри. Я чуть не разбила телефон, когда в очередном офисе нарвалась на автоответчик. Да, в нашей деревне в последнюю неделю декабря никто не работал, никто! Ни у нас, ни в Монтерее, ни даже в Кармеле.
— Поехали в больницу, — говорил отец, ходя из одного конца гостиной в другой.
— Не поеду! — кричала я. — Не хочу торчать там полночи, не хочу!
Наконец мне ответили в одном офисе, но записали лишь на завтра, но в девять часов утра. Оставалось как-то пережить ночь.
— Неужели нет никакого средства? — спрашивала Аманда то ли меня, то ли отца.
Тот пожимал плечами, а я смотрела на её живот, который она судорожно обхватила руками, словно это он пищал, а не я. Мой мозг тоже отключился, лишь рука сжимала телефон, словно тот был виновником всех моих несчастий.
— Овёс! Папа, овёс! — вдруг осенило меня, и я не могла понять, почему сразу не вспомнила про овсяные ванны. С последнего ожога прошло три года, но такое ведь не забывается.
Отец тут же вызвался ехать в аптеку, судорожно сжимая в руке листок с названием, хотя я не могла понять, почему он не в состоянии запомнить название фирмы, и вообще достаточно сказать продавцу «ядовитый дуб», и тебе тут же всё выдадут. Отец отсутствовал минут двадцать, и эти минуты были самыми ужасными в моей жизни. Аманда несла какую-то чушь про то, как ей в детстве вырезали из головы клеща, и как ей было страшно — будто её рассказ мог хоть на йоту уменьшить мои страдания. Наконец явился отец, зачем-то притащивший вместе с овсом ещё и две банки мороженого. Я не понимала, почему не потратила эти двадцать минут на то, чтобы вымыть ванну, тогда бы сейчас уже набирала воду и разводила в ней целебный порошок. А сейчас я проклинала запах химии, от которого стало нещадно щипать в носу, или просто нос тоже пострадал от ожога. Наконец я всё же опустила в воду одну ногу, затем вторую, наплевав на то, что могу свариться в таком кипятке. Не знаю, что это было — магическое действие овса, или же самовнушение, но мне с первой же минуты стало легче. Я даже прикрыла глаза и боялась уснуть. А быть может, я действительно задремала, потому что стук в дверь прозвучал подобно боевому барабану, и я чуть не выскочила из воды.