Одна любовь на двоих
Шрифт:
– То есть ты так и знать не знаешь, ведать не ведаешь, девка ли она на самом деле? — хохотнул Петр. — Может, она давно запачкана, а ты побоялся ее чистоту нарушить? Ну и дурак! Было бы хоть что вспомнить напоследок!
– А может, проверить? — вкрадчиво проговорил Семен.
– Это как же? — озадачились вокруг.
– Да один только есть способ узнать… — ухмыльнулся управляющий. — Им и деды наши, и прадеды девку от бабы отличали. Коли заорет и кровушку выпустит — значит, девка, а нет — значит, баба. Я готов проверяльщиком быть ради
И, растолкав зазевавшихся мужиков, шагнул к Ульяше.
Но Ганька только глянул — и Семен замер.
– Да ладно, — пробормотал примирительно, — можно и иначе освидетельствовать. В колодец ее суньте. Утопнет — значит, невинная душа, а выплывет — значит, черт своей ворожит. Тогда убить ее за лжу, да и весь сказ.
– Да ты спятил от злобы своей, — слабым голосом, но яростно проговорил Анатолий. — Это же значит — смерти предать безвинного человека. Что за дикость!
– Ну, отцы и деды наши так делывали, не нам их судить, — пожал плечами Семен.
– Знахарку позвать надобно, — заговорили мужики. — Знахарки умеют выведывать, девка или нет.
– Да и верно, — оживилась Ефимьевна. — Я хоть и не знахарка, но все одно — я сведущая, я ее испытаю! Суну ей морковку промеж ног иль огурец. Коли окровавится — значит, девка она, а нет — баба, и все врет.
Мужики дружно заржали.
– Да на такой случай у меня свой огурец есть! — крикнул кто-то.
– А у меня — морковка!
– Хреновина с морковиной!
Похотью повеяло в воздухе…
Ульяша не выдержала, вскрикнула отчаянно и кинулась к Анатолию. Припала к нему, прижалась, как к последней надежде, в поисках защиты — и тут же отстранилась, поглядела изумленно, не понимая, почему поступила так. И он смотрел на нее с тем же изумлением.
Кругом орали, хохотали, а они смотрели друг на друга — и не могли сказать ни слова.
– Тихо! — раздался зычный голос атамана. Он хмуро оглядел Ульяшу, потом перевел такой же хмурый взгляд на свою компанию и сказал, тяжело, веско роняя каждое слово:
– С этой девкой я сам разберусь. Замолкли все, ну! Не затем мы сюда шли, чтобы поганствовать попусту.
– А зачем мы сюда шли? — выкрикнул Семен, забегая в толпу бунтовщиков. — Мы шли за Ероху мстить. А теперь, значит, и делать нечего? По избам ворочаемся? Давайте хоть барское добро потрясем, разживемся!
– Иди в дом, — приказал Ульяше Ганька. — Хочешь быть жива — иди. И ты с ней иди, барышня, — мрачно поглядел он на перепуганную Фенечку. — Запритесь в светелке да не отворяйте никому, кроме меня. Я вас не трону, скоро с разговором приду. — И, видя, что Ульяша не хочет отходить от Анатолия, схватил ее в охапку и зашвырнул на крыльцо с такой силой, что Фенечка едва смогла ее удержать, обе они чуть не упали, и, хоть Ульяша пыталась снова спрыгнуть с крыльца, Фенечка все же смогла утащить ее за дверь.
Анатолий привстал было, провожая ее взглядом, но Ганька походя, несильно пнул его — и он снова распростерся на земле.
– Лежи! — приказал
– Мест полно! — подбежал бывший управляющий. — Подвалы тут — хоть армию запирай. Но самый надежный — средний подвал. Из всех прочих есть выход наружу, а в средний можно только через поварню попасть. Оттуда не убегут, но все же в поварне караул нужно поставить.
– Поставьте меня караульщиком в поварне! — крикнул один из мятежников. — Оголодал!
– Да всем поесть пора! — орали бунтовщики. — Пускай барский повар нам сготовит! А вообще правильно говорит Чума-сыромятник — пора нам господского добра пощупать. Зря ли мы сюда шли?!
– Не настала еще пора! — гаркнул Ганька. — Чтоб никто не смел руки тянуть! Первая доля атаманова, забыли, что ли? Потом я сам все остальное распределю промеж обчества. Пока же и впрямь поесть надобно. Семка! Волоки еды на всю братию, чтоб копчений-солений да хлебов-пирогов — всего вдоволь на полсотни народу!
Эти последние слова долетели до Анатолия и Петра через открытое окно поварни. Их спустили по лесенке в подвал, такой низкий, что стоять приходилось в три погибели. Но дальше пол уходил вниз, как речное дно, и скоро пленники могли выпрямиться в полный рост, да еще надо было встать на цыпочки и руку поднять, чтобы нащупать потолок.
Крышка захлопнулась, и они очутились в полнейшей темноте.
– Вот же черт, — с горечью сказал Анатолий. — Их, оказывается, всего полсотни. У страха глаза велики! Когда на воротах перед ними стоял, казалось, внизу целое море!
– Да и мне так казалось, — уныло согласился Петр.
– Не с перепугу ли ты в меня палил? — спросил с недоброй усмешкой Анатолий.
– Я ж говорил: хотел дом от грабежа спасти, — вздохнул Петр. — Но имей в виду, я нарочно промазал, я так и хотел — только чуть тебя задеть, чтобы ты упал… Но зря старался: и дом не спас, и тебя врагом смертельным сделал. А, что нам теперь делить, чего враждовать — все равно на одной осине будем болтаться!
– Да тут, в имении, сдается мне, ни одной осины не отыщется, — сказал Анатолий. — Все березы да черемуха.
– Да есть по рощам, но это с полверсты, — уточнил Петр. — Только вряд ли нас так далеко поведут, небось тут же и прикончат. Вот когда моя сестрица Марья, твоя матушка, узнает, что напрасно руки на чужое тянула, — проговорил злорадно. — Хотела отцово наследство заполучить, да из-за того наследства сына потеряла.
– Ну, покуда не потеряла, — хмыкнул Анатолий.
– Покуда, вот именно!
– Да, — горестно вздохнул Анатолий, — я, главное дело, ей посулил: голову, мол, сложу, а дознаюсь, что да как с тем завещанием. Сказал ради красного словца, а ведь так оно и выходит.