Одна жизнь — два мира
Шрифт:
Когда я вбежала во двор посольства, там царило гробовое молчание, все сотрудники были ошеломлены и подавлены.
Ко мне подошел муж с иностранцем, это был друг Раи Михайловны, игравший с ней в бридж сегодня до двух часов утра. Он сказал, когда он прощался с ними, Рая Михайловна тоже попросила его не провожать их в аэропорт, но заметила:
— Вы тот, кто вобьет последний гвоздь в крышку моего гроба.
Он также не мог понять, к чему это было сказано, и отнес ее замечание к чрезмерной нервной
Я спросила только:
— Как, все? — Кирилл утвердительно кивнул головой. У меня подкосились ноги, поплыли круги перед глазами, очнулась я на террасе.
Черные повязки
Сверху доносились сдавленные стоны и плач женщин. Плакали Лида Вдовина и жена Савин-Лазерева, Валя.
Я побежала наверх. В кабинете первого секретаря сидела Лида, закрыв лицо руками, сквозь пальцы просачивались слезы, струились по рукам, губы искусаны до крови.
Я присела рядом, слова утешения трудно было подобрать. Лида застонала:
— Юра, Юрочка, ведь только утром ты был с нами. Что скажу я Мише, что скажу я Татке, — и она громко зарыдала: — Рая Михайловна счастливая, она погибла вместе с Костей, а я должна жить, для детей жить!
Меня позвала одна из женщин:
— Что-то нужно сделать, Савин-Лазарева все время теряет сознание.
Кто-то уже побежал за врачом. Я вошла в комнату военного атташе, здесь озабоченно бегала сестра с пузырьком и ватой в руках.
Валя истерично рыдала:
— Три года, три года был на фронте и остался жив, а здесь… — Она дрожала как в лихорадке, ей сделали укол, уложили на диван.
В канцелярии стояли посольские служащие, у женщин заплаканы глаза. На столе лежали черные повязки, их надо было наколоть на рукава. Увидев их, я с ужасом отшатнулась. Значит, это не сон, не просто кошмарный сон. Значит, надо надеть траур. А ведь всего несколько часов назад я стояла, разговаривала с Уманскими. Сидела за столом рядом с Левой Тройницким, с Савин-Лазаревым, мы шутили, смеялись — а сейчас их нет.
Здесь же были шофер Уманских Анатолий Гусаров и два дипкурьера, бледные взволнованные, они с трудом приходили в себя: у них на глазах произошла эта страшная катастрофа. Я укоряла себя, что поехала провожать, как будто мое присутствие могло кого-нибудь спасти.
Ко мне подошел один из дипкурьеров, попросил наколоть ему повязку, у него дрожали руки.
Рассказ дипкурьера
— Все произошло на наших глазах, — дрожащим голосом рассказывал он. — В аэропорт мы минут на пятнадцать опоздали. Юрий Вдовин ушел оформлять таможенные формальности, Константин Александрович тоже куда-то ушел. Лев Тройницкий с женой пошли пить кофе, а я остался с Раей Михайловной.
Вдруг прибежал Вдовин и сказал:
— Надо скорее садиться в самолет. Где остальные?
Мы показали на пьющих кофе. Савин-Лазарев неподалеку
Рая Михайловна сказала, что некуда торопиться, самолет в нашем распоряжении и никуда мы не опоздаем, да и посла Коста-Рики в Мексике еще нет, а он должен тоже лететь с нами. Юрий помчался собирать всех остальных, посла Коста-Рики так и не дождались, и все пошли на посадку с опозданием на сорок пять минут, то есть без четверти шесть.
Вдруг Рая Михайловна взглянула на руку, остановилась и, обратившись к Уманскому, произнесла:
— Костя, я часы забыла, без часов я не поеду.
Произошла заминка. Все в нерешительности остановились, и Уманский обратился к Гусарову:
— Анатолий, бегите, поищите в машине.
Гусаров помчался.
— Рая, да ведь это смешно, из-за какой-то суеверной чепухи… Давай скорее пойдем на посадку, чтобы не задерживать..
И, махнув нам всем в последний раз шляпой, Уманский под руку с Раей Михайловной исчез внутри самолета. Самолет рванулся и побежал по дорожке. В это время прибежал Гусаров и жестами стал показывать, что часов в машине нет.
Мы смотрели на самолет. Он побежал по дорожке, потом поднялся в воздух. Он еще не успел набрать высоту, как вдруг раздался взрыв, самолет на мгновение как бы остановился в воздухе, раздался второй взрыв, треск, самолет полетел вниз, и в небо рванулись языки пламени.
Все застыли от ужаса.
Мы рванулись бежать туда, но откуда-то появились люди, нас не пустили, закрыли проход. Примчалась спасательная дружина, а мы только минут через 10–15 добились разрешения подойти к месту катастрофы.
Когда мы подбежали, все было охвачено пламенем, самолет представлял горящую груду развалин, а в стороне лежала женщина. Я подбежал к ней.
Это была Мара Тройницкая, она была без сознания. Мы сейчас же положили ее в санитарный автомобиль и отправили в госпиталь, а из горевшего самолета, к которому почти невозможно было подойти, извлекали тела.
Константин Александрович, Вдовин и Тройницкий сгореть не успели. Раю Михайловну можно было узнать только по нитке жемчуга на обгоревшем до неузнаваемости туловище, а Савин-Лазарева, сидевшего сзади среди мексиканских офицеров, трудно было даже опознать, нашли только обгоревшую на одной ноге шпору. Вокруг места крушения были обугленные куски человеческих тел.
В живых остались бортмеханик самолета, стоявший, как он сказал нам, в дверях при взлете, его выбросило во время падения, и он остался почти невредим, и Мара Тройницкая.
— Значит, Мара жива?
— Да, ее отвезли в английский госпиталь.
Господи, что же должна чувствоватьэта женщина, только что висевшая на волоске от смерти, на глазах, у которой горели муж и близкие ей люди.
Кто-то уже вернулся из госпиталя.
— Как Мара? — спросила я.