Однажды осмелиться…
Шрифт:
Позвонила в пресс-службу, так уж, просто.
— Hi, can I speak with Koimori Itiro?
— Девушка, можете по-русски…
Да, мэтр отбыл в Страну восходящего солнца. Но никаких интервью он не давал. У старика с английским туго.
— Но наш корреспондент записывался…
— Он, наверно, на мастер-класс записывался.
— Нет, сказал, что господин Итиро ему полчаса выделил…
— Господин Коимори. У них сперва фамилия, потом имя. А как зовут вашего корреспондента?
— Шушлебин.
— Шушлебин, лохматый такой? А, так его с мастер-класса вывели. Была презентация, он напился саке
— Правда?
— А что вы думаете… Если у вас есть вопросы, подъезжайте, ответим.
— Но мне нужно, чтобы сам…
— Вы как маленькая. Напишете, что он и отвечал.
73
У них все было: фотографии с мастер-класса, яркие картинки японской снеди, даже портрет Коимори-сана: тощенький такой япоша, в морщинах — будто взяли и хорошенько смяли личико. Сидит на стульчике в этаком золотистом халате.
Как все обговорили, Оленька включила мобильный и обмерла: четверть пятого, и не меньше сорока минут добираться. Едва вышла из офиса, телефон зазвонил.
— Оля, ты где? Шлыков зол.
— Сережа? Я еду. Скажи ему, что японец у нас на крючке.
— Какой японец?
— Ну скажи. Он знает.
Не успела до метро добежать — звонок.
— Оля, что за шутки?
— Нико, я с представителями японца встречалась. Материал есть.
Молчание.
— Ты когда будешь?
Не слишком-то он обрадовался.
— Через полчаса.
— Поторопись.
И трубку положил.
74
— Оля, когда все делают что в голову взбредет, это называется анархия.
— Но…
— Я тебе этого задания не давал. Вообще, ты корректор, а не репортер. Забыла?
Вот так, прилюдно. Света, с красным от сморкания носом, от экрана оторвалась, наблюдает.
— Я хотела…
— Да мало ли, что ты хотела, мне на фиг не нужны представители, мне китаец нужен.
— Японец, — это Серега.
— Ну японец. А не какие-то там…
— Да он никому не давал интервью! Он не говорит по-английски! Он старый и больной! И статью он эту никогда не прочтет, кому какая разница! У них половина ответов была заготовлена, он еще дома у себя на вопросник ответил! И ничего, никто не жалуется! Твой любимый Шушлебин вообще наклюкался и нахамил старикану, вывели под белы руки! Ну давай, я сейчас все порву и в помойку! Выкручивайтесь сами. Мне все равно.
Оленька достала из сумки листы — с подробным рассказом о суши, о становлении мастера Коимори, с его ответами на вопросник, — и исписанные ею самой.
— Не надо так не надо. Только фотографии оставлю — обещала вернуть.
Разорвала надвое листы и бросила в мусорную корзину.
— Все.
Никто не шевелился.
Оленька села за стол и уставилась в компьютер. Она повторяла себе, что сама виновата, инициатива наказуема, Шлыков такой же, как и все. Слезы поднимались, накатывали, она их смаргивала, но было их слишком много.
— Оля, зайди ко мне… с картинками.
Ушел в кабинет.
Оленька поднялась не сразу. Потерла глаза, напрочь забыв, что с размазанной тушью будет больше походить на панду, чем на обольстительницу.
Оленька взяла фотографии и поплелась к Шлыкову.
75
— И бумаги, которые ты так театрально порвала, захвати.
Вернулась к своему столу, достала из мусорки что было.
Молча перебирал фотографии. Посмотрел на горку обрывков:
— Вот тебе скотч, склей их, пожалуйста.
Села здесь же, потянула за хвостик моток липкой ленты, он взвизгнул, заскрипел, раскручиваясь.
— Ножницы есть?
Посмотрел исподлобья.
— Есть. — Протянул. — Ты мне такой даже нравишься.
— А ты мне — нет.
Она понимала, что — хамит. Нико прежде всего начальник.
И она понимала, что ему это не придется по нраву.
Несколько секунд он боролся между желанием одернуть ее и осознанием того, что она права. Не нашел ничего лучшего как выйти, оставить ее одну.
76
Может, это и было похоже на объявление войны. Хотя смешно: воробей против пушки. Прозрачным на просвет клювиком долбит гусеницу танка:
— Я сегодня сама домой поеду.
Это уже когда он склеенные бумажки полистал.
— Если поедешь, я тебя уволю.
77
После истории со Светой — когда она потащилась проверять, не прячется ли Оленька в машине (влюблена она в Шлыкова, что ли?), — выходили вместе. Серега с Егором то ли не придавали этому значения, то ли до лампочки им было.
Сейчас тоже вышли вместе, ни слова не говоря. Нико снова парковался недалеко от подвала — что теперь скрывать. Сели в машину. Все уже разъехались, они последними были.
Оленька пристегивала ремень, когда Шлыков склонился к ней, прижал ладонью плечо к спинке сиденья.
Она увернулась от его губ.
— Не надо.
Отпустил, завел машину. Сорвал с места.
Ехали в гробовой тишине.
Оленька сперва как-то неприятно волновалась, потом задумалась о чем-то. Да, о том, как нехорошо с Аленой вышло. «Я в ближайшие три недели не приеду. Правда, мне кое-какие бумажки нужны…» — «Хочешь, пошлю их тебе?» — «Нет. Спасибо. Не знаешь, Володя не забывает поливать цветы?» — «Он ничего никогда не забывает». (Вот оно что, цветы!) И тут самое время было спросить: Алена, можно мы с Нико… как-нибудь к тебе в гости… пока тебя нет? Но следом за этой мыслью — другая: а вдруг не согласится? Алена, она сиропиться не станет — нет, и весь сказ. Лучше молчать. Все равно в марте не появится, а ключики с мышеловкой, они все там же лежат, Оленька для отвода глаз опять завалила их засохшими кремами и прочим мусором. «Ну как у тебя с начальником-то?» — вдруг спросила Алена. «Все сложно…» — Оленька отчаянно колебалась: спросить про квартиру — нет? И тут Алена выдала странную фразу в своем духе: «Сложно? Да нет, любовь проста, как мыльце». Наверно, какая-то поэтическая ересь.