Однажды осмелиться…
Шрифт:
80
Она спросила: «Помнишь, я тебе о подружке рассказывала? Алене? Соседке? Ты еще в гости к ней набивался. — И не дав опомниться: — У нее можно устроить киносеанс. Желательно в ближайшее время, а то хозяйка вернется». — «А где она?» — «Далеко, отсюда не видно. В Нижнем Новгороде».
Молчал, вел машину.
— Я в субботу могу. У нас что сейчас, среда?
Выбирать не приходится — это он выбирает. У него полно дел.
В выходные Вовка дома — решит цветочки полить, а ключика-то и нет. Но не объяснять же это
— Когда в субботу?
— Часов в восемь.
Ладно, как-нибудь.
— Жена не заругает?
— У нас собирушка на старой работе. Но я обещал вернуться не поздно.
— Понятно. Полчаса-то у тебя будет?
— Ну почему полчаса? Часа два.
— Отлично.
Еще целых три дня — ждать.
А потом целых два часа — быть.
Кусочек со стола для счастливой собачки.
81
Четверг и пятницу была дома. Ключ лежал на месте. Вечером Вовка из квартиры не выходил. В субботу утром — тоже. Катастрофа. Ведь ей «к четырем на работу»: она — за порог, а он про цветочки от нечего делать сразу вспомнит. Пошла ва-банк:
— Алена сказала, ты ее зелень поливаешь.
— Ну, например. А что?
— Почему не говорил?
— А это интересная информация?
— Нет. Но раньше ты все рассказывал.
— Раньше и ты все рассказывала…
Улыбнулись друг другу. По-доброму так… Не роняя улыбки:
— Засушишь цветы. Давай ключ, ладно уж, схожу, полью. Жалко растения. Живые же.
— Я сам.
— А что так?
— Ты на работу идешь? Вот и иди.
— Вот и пойду! — завелась Оленька.
Она совершенно не понимала, что ей теперь делать.
Но уходя ключик прихватила.
Было странное чувство, что тогда, в машине, это она настояла на встрече. Отменить которую из-за Вовки значило бы отсрочить все непонятно на сколько. Вот только что — все?
Почему-то ее фантазия не шла дальше порога. Это казалось самым ярким: звонок в дверь, открываешь…
Выбралась из дома около трех, а Нико обещал к восьми приехать. Значит, сорвется с собирушки — не окончится же она в семь. Но как ни крути, пять часов ожидания.
Всякую мелочь — свечи, белье чистое, полотенце — притащила еще в пятницу, упрятала в шкаф, у Алены там полка как раз пустая.
Хотела поесть приготовить, но потом подумала — на собирушке, наверно, покормят, да и как-то это по-семейному получится — с котлетами встречать. То ли дело фруктовый салат.
Оленька дошла до супермаркета, купила пару яблок, горстку мандаринов, три больших банана, веточку винограда, банку консервированного ананаса. И еще такую белую штуку, мусс.
Главное, чтобы Вовка не вышел гулять со Степой в тот момент, когда она в подъезд заходить будет. А ведь хорошо еще, не навязался отвозить. Пришлось бы потом возвращаться в общественном транспорте.
Страшнее всего было открыть дверь парадного. Оленька так перетрусила, что удивилась, не увидев за ней никого.
82
Пять часов ожидания — в чужой квартире, на пустое брюхо (на нервной почве от съестного воротит), с мыслями о том, что пропажа ключа обнаружена, что хозяйка согласия не давала (как свалится сейчас), что тот, кого ждешь, не придет… Ну и угрызения
А если Вовка начнет в дверь ломиться, вот стыд-то будет.
Надо сделать вид, что никого нет, и все.
Вообще, как мало радости от этого всего.
Хотелось радости — бог с ним, со счастьем. И вот результат: она торчит в чужой квартире, так пусто, так сиротливо, и страшно… не по себе. Раздайся звонок в дверь — он гранатой разорвется. Дожить бы до восьми, а вдвоем уже легче. Хотя Шлыкову — что? Пришел — ушел. Не перед кем отчитываться и оправдываться.
Пусть так. Пусть ее торжество выглядит так убого. Но оно есть, хромоногое, но живое. Сердечко кувыркается — лишь на две стрелки глянешь: осталось три часа, два сорок, два двадцать пять. Оно столько лет лежало дохлой мышью — пускай помечется. Оленька открыла шкаф, достала белье. Или Аленину кровать перестелить, что наглость, или вообще в спальню не соваться. Но в большой комнате неуютно, и даже легкого одеялка нет.
Спуститься домой: «Вовка, я на минутку, плед нужен»… Нет, не смешно.
Перестелить в спальне, там у Алены колонки, музыка, лампочки разноцветные. Такая уютная берложка. Детская кроватка, правда, глаз смущает, но его все смущает, что уж теперь присматриваться.
Две свечи было у Оленьки — фиолетовая и красная. Одну она у кровати поставила, вторую — подальше, на полочку. Аленино цветное белье в Юлькину кроватку сложила; на свою белую простыню бросила стеганое одеяло.
Топталась, как осел буриданов, между вещицами: двумя черными с нитью бусинок цвета слоновой кости и двумя бледно-зелеными, с вышивкой — долгие стебли, филигранные изумрудные лепестки.
Когда она первый раз пришла, заметила на столе блюдце с засохшими кубиками сыра. Теперь в нем лежал жирненький таракан — не всякому перепадет такая вкусная смерть. Таракана вместе с сыром Оленька похоронила в мусорном ведре. Чуть позже сообразила — вот она себя и выдала. Алена поймет, что не Вовка чистоту навел. Да и самому Вовке все ясно станет. Оленька подумала — не выложить ли натюрморт обратно, но уж слишком противно было. Может, ни Алена, ни Вовка и не вспомнят о тарелочке.
Порезала мелко красные яблоки, апельсины, бананы, долго возилась с банкой ананасов — не открывалась. Нашла на одной из полок большую прозрачную чашу для салата, все туда сгрузила. Красиво получилось.
Когда Нико придет, она разложит по пиалам салат и сверху водрузит по шапке мусса (если не съест его раньше: уж больно вкусный).
Стояла у окна, играла тихая музыка, Оленька смотрела вниз, на россыпь огонечков. Сейчас они принадлежали ей, а не Алене.
Под легким платьем — хитросплетения тонконогих тюльпанов, зеленый рай малахитовых лепестков.
83
В двадцать минут девятого набрала номер Нико.
— Еду.
Это короткое неласковое «еду» — сколько раз она слышала его, когда в машине раздавался телефонный звонок — в половине двенадцатого ночи, — и вот теперь и ей перепало. «Еду» — и трубку положил, он за рулем не любит говорить. Осталось только ждать.