Однажды в Лопушках
Шрифт:
Он и терпит. Стиснул зубы. Держится. Не позволяет огню вырваться на волю. Вдох и выдох. Вдох… хрустит лед, а тьма подбирается ближе. И тот, уродливого вида старик, хохочет. Так заливисто, так…
Хрена ему…
Огненная буря раскрывает крылья, и Олег только и успевает, что крикнуть:
— Ложись.
А потом буря обретает собственную жизнь.
Глава 57 Где наступает время подвига
Детство — та чудесная
Оленька едва успевала за мальчишкой. Нет уж, у нее собственных детей не будет. Они… непослушные. Юркие. Наглые. И еще с вечными соплями. И теперь вот, остановившись, Васятка прильнул к стене, уставился в дыру. И дыхание-то задержал.
А за стеной что-то происходило.
Что-то до крайности нехорошее. Оленька чувствовала. Она, может, и не слишком умная, зато вот чувствовала все распрекрасно! И то, нехорошее, оно угрожало храму.
Месту.
Оленька сделала глубокий вдох, чувствуя, как поднимается что-то изнутри, такое непонятное, дурное и даже пугающее. А потом сказала:
— Отойди-ка!
Может, секира изначально была предназначена совсем для иного, но стены она крушила преотличнейшим образом. Стоило ударить, и вот уже стена осыпалась. В лицо пахнуло сперва холодом, потом жаром, а потом…
Потом Оленька ощутила, как на плечи падает неимоверная тяжесть, и еще удивилась: потолок-то она не крушила. Потолок-то остался.
А следом за тяжестью вдруг стало спокойно.
Правильно.
И она легким танцующим шагом двинулась туда, где должна была быть — в эпицентр бури.
Я любила кино.
Боевики там. Все взрывается, падает, кипит. Огонь и лава. И… и ничего не понятно, что происходит. Вот и тут полное ощущение, что в боевик попала. Причем не лучшего качества.
Тьма.
И лед. Буря, что кипит вокруг нас, грозя поглотить. А потом утихает, теряя силы, чтобы уступить место иной, которая горячая. И вот уже заледеневшее лицо мое горит. А я… я просто стою.
Смотрю.
И ничего не понимаю.
Надо что-то делать. Помочь как-то… кому и как?
Я сунула руку в карман. Из-за него все! Из-за кровавого камушка, который… который способен… тьма в нем стучится, просится на волю. И сердце отвечает на этот стук. Оно то алым становится, то гаснет, то снова… ну же!
Я твоя хозяйка!
Я… приказываю…
Камень стал нагреваться. Я… приказываю! Я не умею приказывать. Да и по какому праву… кто я? Прапраправнучка Петра? Смешно, даже если так, то той крови во мне капля. Она уже давно размылась другой. И… и тогда мне только остается, что умереть.
Спокойно, Маруся.
Это… это не мои мысли.
Страхи мои, а мысли — нет. И давит на разум, рождает сомнения. Кто?
— Ты? —
Её же мне обещал.
А еще власть. Невероятную власть над всем сущим. Ибо не было под солнцем мира яви твари такой, чья воля бы устояла перед тьмой первозданной.
Вот, в чем дело.
Он и вправду был жрецом, тот, кто сделал этот камень. Жрецом и отступником, который посмел взять то, что ему не принадлежит. Зачем он так поступил? Понятия не имею. Но теперь я видела истинную тьму, ту, что неподвластна воле человеческой.
Кровь?
Кровь ничто, а тьма вечна. Она была и будет. И не хватит у меня силы воли обуздать «Средоточие тьмы». Но вот…
— Помоги мне, — попросила я шепотом.
И Николаев не стал задавать вопросов. Просто вновь распахнулись за спиной крылья, и ледяные иглы ветра пронзили их, чтобы отступить.
Даже ветер чует родню.
А я… мне… надо только добраться до алтаря. Недалеко ведь, дюжина шагов, если не меньше…
Раз и два.
Старик оборачивается. Его лицо искажает гримаса гнева, напрочь стирая все-то человеческое, что было в этом лице.
Три.
Тьма, потрепанная льдом, встречает вал огня. И факелы слепнут, потому что в пещере становится светло, как днем.
Четыре.
Старик вытягивает руку. Кожа с лица его оползает, плавится жаром, а одежда вспыхивает. Защитные чары не способны устоять перед бурей.
Пять и шесть. Он не чувствует боли. Или превозмогает её? Не знаю… главное, что с плавящихся пальцев его стекает волна силы. И эта волна разрезает что свет, что лед, сплетшиеся в каком-то противоестественном союзе.
Семь.
Он идет ко мне.
Он тянет эти руки. И губы шевелятся. Я даже знаю, что он говорит:
— Дай…
Я держу камень обеими руками.
— Он не твой.
Меня не слышат. Или не понимают. Второе вернее. Но алтарь уже близко. И кровь на нем горит, такая яркая. Кровь не бывает настолько яркой. И мне даже кажется, что меня обманули.
Восемь.
Николай встает за моей спиной, преграждая путь старику. Только… тот сильнее. Много сильнее. И мне бы поспешить, но ноги, что ватные… я иду сквозь воду.
Сквозь силу, которая воде подобна.
Я…
Калина тянет руки навстречу. И в глазах её я вижу слезы. Что за… она никогда-то не плакала. А теперь вот-вот разрыдается. Это неправильно.
Девять.
Осыпается стена. Совершенно беззвучно. Или я просто утратила способность слышать? Возможно. Главное, что я вижу, как стена осыпается, а в пролом выходит… существо.
Еще одно.
Десять.
Оно движется легко, будто танцуя, и вот взлетает секира, катится по полу чья-то голова. Чья? Того существа, которое служило старику.