Однажды в Лопушках
Шрифт:
Между двумя ударами бури.
— Вам не стоило забирать мертвецов…
— Ага, — согласился Беломир. — Это мы тоже поняли…
Песок был не черным, но серым. Он поднялся жесткой стеной, закружил, завыл, вцепился в шкуру, грозя стесать ей напрочь. И Бел приказал прятаться за грузовиком.
Тент имелся.
Хоть какая-то защита, пусть не от тьмы, так от песка. И показалось, что шанс есть. Если песок серый, то из эпицентра убрались, а значит…
— Она поднялась первой, наша Лизонька.
…и оторвала голову
У них и так ничего не вышло бы, оба это понимали, но… она принимала трюфеля и даже смотрела как-то по-особенному.
А потом умерла. Поднялась. И оторвала голову. Легко, будто бы обычному человеку, а обычным Игорек не был.
…Мишка не растерялся, вогнул всю обойму, да без толку.
— Сложно убить восставшего во время темной бури, — философски подытожил Беломир. — У нас был… особый инструмент, да только без толку. А сила… моя отозвалась слабо.
Ему удалось прихватить мертвецов льдом. Заклятье, дававшееся обычно легко, осушило до дна.
— Будь я огневиком, было бы проще, но и так ладно… приказал выдвигаться. Понадеялся, что потеряют след, что пойдут к эпицентру, куда сила тянет.
…с большего так оно и получилось. Наверное, именно это решение и позволило Беломиру выжить.
— Шли мы тоже наугад. Вперед. Друг за другом. Пытаясь не потеряться в круговерти. И… вторая волна действительно была не такой мощной, как первая…
…но Серега споткнулся. А потом исчез в раскрывшейся навстречу человеку тьме. И та захлебнулась криком.
А вот за Димкой Малявиным пришла Лизанька. Изменившаяся до неузнаваемости, опутанная тьмой, она встала на пути и протянула руки. Он же, вместо того, чтобы стрелять, шагнул навстречу.
Костик еще только заорать успел:
— Куда!
И выстрелил.
Стрелять надо было в голову, но то, чем стала Лизанька — тело её родителям не выдали, соврали что-то про героическую смерть, но Беломир не мог отделаться от ощущения, что они знали правду, — двигалось быстрее пули.
И Димка развернулся, направив ствол против Костика… а Беломир снова не успел.
— Честно говоря, я бежал… как загнанный волк бежал. И думал уже не о героизме, а о том, что сдохну позорной смертью. И что умирать не хочу. Выжил… просто в какой-то момент все вдруг закончилось. И я понял, что все. Песок вокруг. Степь, которая вдруг стала пустыней, словно и с неё содрали травяную шкуру. Песок, песок и только песок… и солнце. Я стоял, стоял, а потом отключился. Очнулся уже в каком-то кочевье… то есть, я так думаю, но не уверен. Слышал заунывный вой шамана, но в себя вернуться не дали. Потом опять отключка. И уже госпиталь.
Белые стены.
Химозный запах. Цепкие лапы медицинских приборов. И ощущение, что он, Беломир, не человек, но бабочка на иголке.
— Честно говоря, я не знаю, как вообще
Племянник вновь посмотрел, на сей раз прямо и в глаза. А потом сказал:
— А ты и не выжил. Тебе просто отсрочку дали.
Надо же… догадливый какой.
Глава 29 Где речь идет о картошке и воспоминаниях
…икалось матом. Теща вспоминала.
Картошку Линка чистила умело, снимая тонюсенькие полупрозрачные полоски кожуры, которые завивались спиралями и падали в мусорное ведро. Сами картофелины получались гладкими и желтыми.
Хорошая.
У дядьки Беркута самая лучшая в округе картошка, пусть бы и участок махонький, а вот поди ж ты. Наши-то поговаривали, будто он особое слово знает, и все норовили это слово вызнать. А дядька лишь усмехался да приговаривал, что дело не в словах, но в заботе.
Может и так.
Утро было тихим.
Лагерь спал. Ну… я так думаю, что спал, потому как подходить к палаткам мы не стали.
— А здесь переменилось, — сказала Линка, отправляя очередную картофелину в таз.
Я кивнула.
Изменилось и… понять не могу, что именно. Как-то оно… спокойнее стало. И беспокойнее одновременно. А главное, как оно может быть такое, совершенно не понятно. Мой взгляд то и дело обращался к дому, который больше не казался ни странным, ни уродливым.
Напротив, теперь я испытывала к нему сочувствие.
Бывает, что бросают не только людей, но и дома. Этот… этот устал от одиночества. Именно оно и подточило силы, вытянуло, выпило досуха, оставив умирать вдали от хозяев. И тянуло к дому, подойти, коснуться шершавой стены его, прижаться к ней, прислушаться к тому, как бьется в камне сила.
Может, и поправить.
— Нехорошо… надо маме сказать будет, — Линка смахнула капли со лба и поднялась, потянулась. — Она сюда приходила.
— Когда?
— Так… дней пару. С теткой своей.
Надо же, а ведь тетка упоминала, что собирается пойти, но я опять прослушала.
— И что?
— Ничего. Сходили… матушка сказала, что скоро срок выйдет.
— Чего?
— Договора.
— Линка! — вот любит она помучить, каждое слово тянуть приходится. Линка вытерла нож куском ветоши и покрутила в руках, почему-то подумалось, что этаким ножом чужое сердце вырезать несподручно. И горло он резать будет плохо.
Он для картошки предназначенный.
Мысли были совершенно бредовые, но в духе нынешней ночи.
— Я мало поняла, кроме того, что она не слишком рада. Сказала, что некогда сюда принесли вещь, которой здесь не место, но её попросили спрятать, заплатив высокую цену. И богиня согласилась укрыть. И вот теперь срок договора выходит, и эта вещь окажется на свободе.