Однажды в Лопушках

Лесина Екатерина

Он ведь не белоручка.

В доме пахло пирогами. На столе поблескивал стальным боком самовар, над которым поднимался парок. Тут же, на белоснежной скатерти, стояли глубокие плошки с вареньем и медом, возвышалась стопка пухлых блинов, а под расшитой салфеткой и хлеб лежал.

Домашний.

Вот что Олег успел отметить, так это хлеб, который тут не покупали, но пекли. И был этот хлеб на диво вкусен.

— Гм… не самое подходящее для тебя место, — Белов брезгливо скривился. И снова-то показался он лишним человеком,

что в этом вот доме, что в его, Олега, жизни.

Красноцветов потер ноющую ладонь о штаны.

На петуха он, странное дело, не злился. Сам виноват, полез к птице, а что уж птица не из простых, так догадаться можно было. Вона, в нормальных-то курятниках противогорючими плитами пол не устилают, равно как и стены.

— Да нормальное, — Олег упал на стул. — Садись куда. Чай у тетки Иры особый.

 — Тетки Иры… Олег, ты вообще в своем уме?

— Вполне.

А что? Хороший чаек ведь, духмяный. А судя по запахам, к обеду и щи подойдут, да не простые, а в печи томленые. Уже от одной мысли о щах в животе заурчало со страшною силой.

— Да садись уже… Инга послала?

— Сам решил, пока ты глупостей не наделал, — Белов все-таки опустился на самый край стула, осторожно, будто ожидая от этого стула подвоха. Вот ведь, невозможный человек.

Ему от чистого сердца, а он кривится.

И чай нюхает, будто Олежка отравы ему поднес, а не чай.

— Знаешь, говоря по правде, — признался Красноцветов, высыпая в кружку сахар, полную ложку, с горкой, как в детстве. И не надобно думать, что этак сахар черпают лишь плебеи, а людям воспитанным сахар надо доставать из сахарницы тоже воспитанно. — Я уже перестал понимать, что глупость, а что нет.

— Этого я и боялся.

— Вот… ты не спеши, Пашка… вспомни, как мы на речку бегали! Тетка меня отправила картошку полоть или там жука собирать, а у тебя дед опять нарежется и с топором по двору бегает, и ты кустами, кустами…

Белов скривился. Он себя, прошлого, вспоминать не любил.

— И на речку… и там до самой ночи. Помнишь, как карасей ловили? А как пекли на костре?

— И давились костями.

— Да ладно, хорошо ведь было…

— Возможно, — Белов так и не решился чай пригубить. Ну и сам дурак. — Но это прошлое, Олег. А в настоящем тебя ждут.

— Кто?

— Инга.

— Инга… — Олег поморщился. Вот ведь, и почему-то мысли, казавшиеся там, в Москве, правильными, теперь выглядели наивными, как и сам он. — Инга… злится?

— Нет, ты знаешь её, она очень сдержанный человек.

— Ага…

И сдержанный. И воспитанный. И женой стала бы хорошей. Подходящей. Для какого-нибудь сдержанного и воспитанного человека, который стал бы любить её.

Уважать.

И…

Неудобно получится. До крайности.

— Но она взволнована. Уже и слухи поползли. Ты ведь понимаешь, что, оставаясь здесь, ставишь под удар не только её?

— Ну…

Понимает.

И старый

партнер будет недоволен. А он еще та скотина, если подумать. Хотя как раз на него и плевать, с ним Олег как-нибудь справится. И даже если выйдет размолвка, то… что? Потеряет пару миллионов? Можно подумать, в первый раз.

А вот перед Ингой и вправду неудобно.

Она ведь надеялась.

Верила.

И свадьбу готовит. А обмануть в ожиданиях женщину, которая готовит свадьбу — это… это неправильно. Рука заныла, и Олег опять её лизнул.

— Может, лучше к врачу? — тихо поинтересовался Белов.

— Не, к вечеру пройдет… помнишь, мы картошку на костре жарили? Сначала тырили у Севрюхина, а потом жарили. Он еще потом жаловаться ходил, и меня тетка крапивой выдрала. А твой дед был опять ужратым и послал Севрюхина куда подальше.

Олег фыркнул, вспомнилось, как весело и с задором выражался Белов-старший.

— Тогда еще Ленька с нами был… Леньку-то помнишь?

Белов посмурнел.

— К чему это?

— Мы с ним поспорили. И на спор тягали картошку из костра. Я пальцы все попалил. И он. Сидели потом, руки в речке держали. А ты сказал, что облизать надо, мы и лизали, как два дурака…

…Ленька в лесу заблудился, да схватились его не сразу, ибо мать Ленькина подрабатывала в городе, при чужом доме, и в свой заглядывала раз в десять дней. А бабка давно уж пребывала в маразме. Может, если б раньше искать стали, глядишь, и нашли бы.

— Я вот думаю, почему мы с тобой его не хватились, а? Ну, Леньку? Вот бабка его — понятно. Вера Павловна… лето было, в школе каникулы и она уехала. В отпуск.

— Зачем это? — голос Белова дрогнул.

— Не знаю. Просто… вспомнилось. Здесь все вспоминается, особенно если воды испить. Знаешь, какая в воде сила?

— Ты бредишь.

— Да нет, Пашка, я будто… не знаю, очнулся, что ли? Жить жил. Там. Раньше. И все-то помню распрекрасно, да только оно такое вот… ненастоящее. Понимаешь?

Белов мотнул головой.

— Будто и не мое. Будто сунули меня в ту жизнь и заставили по их правилам. А я ж по правилам никогда не любил. Так вот, теперь Ленька вспомнился… я о нем столько лет, а мы же лучшими приятелями были.

— Я с тобой дружил.

— Ты. И еще Ленька. Мы втроем всюду.

Белов поджал губы.

Ишь ты, сколько лет прошло, а все ревнует. Он Леньку-то недолюбливал, причем нелюбовь эта была взаимною. Ленька Белова вечно подначивал, что, мол, тот трусоват.

Не трусость — осторожность это.

Да…

— А потом он сгинул, а мы… почему мы никому не сказали?

— Кому? — тихо поинтересовался Белов, подвигая чашку к себе. — Моему деду, который трезвым-то не бывал? Или мамке, что пила не меньше? Бабке… у меня ж, кроме меня, еще четверо было, за которыми смотреть надо. И работать, кроме неё-то, некому. Или вот твоя тетка? Она стала бы слушать?