Однажды в Лопушках
Шрифт:
Линка выдохнула и встала, подав мне руку.
— В день же Зимней охоты случилось несчастье с родом… не помню, с каким родом.
Солгала.
Знает.
И, наверное, знает куда больше, чем говорит. Но не скажет. А я не стану спрашивать, ибо такова цена нашей дружбы. Она же дороже этого вот по сути ненужного знания.
— Его не стало. Был особняк. Родовой. Защищенный. Охраняемый. Были хозяева, полагавшие себя сильными магами. Был праздник. В какой-то газетенке тогда написали, будто слышали волчий вой да крики, но потом выдали
— Почему?
— Договор старый. И нормы возрастные тогда несколько иными были, но… это редкость, Маруся. О таком записывают в книгах.
— А… в чем еще записывают в ваших книгах?
— Обо всем.
Мы шли по тропе, по росным травам, и я сняла кроссовки, чтобы не промочить. Да и не нужна сейчас обувь. Земля просыпается, поет, и сила колобродит по рассветному лугу. И в этой силе живой искупаться бы. Я зачерпнула рос, протянув их Линке.
— Умойся.
И сорвала бессмертник, как только пророс он на этом лугу? А к нему подмаренника цепкую веточку, и еще клевера, белый и луговой. Незабудок хрупких. Венок складывался сам собою. Это даже не ведьмовство, это так, чтобы призраки отступили, и печали, и тоска сердечная.
— Спасибо.
— В основном пишут, кого и когда приносили в жертву. Какие получали просьбы. И были ли ответы на эти просьбы, — Линка остановилась и жалобно спросила: — А можно я с тобой пойду?
— Куда?
— Да… к этим твоим. Могу картошку чистить. Что-то… просто не хочется домой. Понимаешь?
Я кивнула.
Понимаю.
— Можно. Картошка — дело серьезное.
Линка поправила венок и, раскинув руки, крутанулась.
— Хорошо-то как… только петуха жаль. С другой стороны, матушка говорит, что плоха та жрица, которая не понимает истинной ценности приносимого дара.
Лица коснулся теплый ветер.
Потянул за ленту в растрепавшейся косе.
— Но вообще пишут много чего… тебе что-то конкретное нужно?
— Да, — согласилась я. — Если… твоя матушка позволит.
Вот мнится мне, что выброс темной силы и многодневная буря, оставившая после себя кучу мертвой живности, событие в достаточной мере серьезное, чтобы в хрониках жриц нашлось для него место.
Глава 28 Про идеальный шторм и неидеальных людей
Будь гением, делай все через жопу!
Беломир Бестужев стоял над бочагом, вытянув руки. Глаза его были закрыты. На лбу прорезались складки. А по вискам ползли крупные капли пота.
Николай ждал.
Со стороны, говоря по правде, дорогой дядюшка выглядел презабавно, но веселиться желания не было. Что бы он там ни делал, артефакту это не нравилось. Сеть дрожала
Но Николай фиксировал.
А заодно прислушивался к собственным ощущениям. Нет, прав был многоуважаемый профессор Ройшах, когда говорил, что хороший некромант сам себе лучший анализатор. И что не стоит слишком уж на приборы полагаться. Из-за взглядов этих профессора считали изрядным ретроградом, посмеивались и пророчили скорый уход на давно заслуженный отдых.
Он и вправду ушел.
Правда, не на отдых, а в Особый отдел императорской службы безопасности, что несколько поубавило смешливости.
Плевать.
Дело не в приборах.
Демонстрируемый ими рост напряжения совершенно не чувствуется. Как и дичайшие скачки, которые должны были бы привести как минимум к стихийному выбросу третьего класса. Но не приводили. А вот эта яма, возникшая спонтанно, будто энергия взяла и самоликвидировалась?
Нет её.
А есть некие едва ощутимые флуктуации, центром которых и является проклятый бочаг. Ощущение такое, что между Николаем и артефактом стоит серьезная преграда.
Вода?
Естественный растворитель, а еще универсальный поглотитель энергии.
— Хватит, — сказал Николай, когда стрелки описали идеальный полукруг, чего вновь же быть не могло, даже на модулированных лабораторных системах.
И дядя отступил.
Руки упали. Он покачнулся, но устоял, наклонился только, упершись руками в колени. Несколько мгновений так и стоял, дыша ртом, и по лицу текли уже не капли, но ручьи пота. Майка промокла насквозь, приклеившись к хребту.
— Не знаю, — просипел он, когда вернулась способность говорить. — Что там за дрянь, но… надо уводить этих твоих.
— Что ты чувствовал?
— Я? Тьму, дорогой племянничек… тьму высшей пробы, с которой сталкиваться у меня нет ни малейшего желания, — он разогнулся и смахнул ладонью пот. — Так и скажи… нет, я сам скажу… ты… пока мал и глуп.
— О да, мне повезло, что есть ты, который стар и мудр, — не удержался Николай, глядя на танец стрелок. Воздействие на бочаг прекратилось, а они все-то никак не успокоятся.
И главное, нутро его говорит об обратном.
Артефакт, растревоженный чужою силой, вновь замыкался, а стрелки плясали.
— Еще как, — дядюшка осклабился во весь рот. — Еще как…
Он похлопал себя по штанам.
— Закурить есть?
— Не знал, что ты куришь.
— Обычно нет, но… состояние больно поганое. Прогуляемся?
— А сумеешь?
— Сумею. Меня так просто не возьмешь, дорогой племянник… я еще… Потемкиных тряхнуть надо. Они точно знают, что там хранится. Правда, не совсем понятно, почему только сейчас зашевелились.
Сигарет у Николая не было, но зато нашелся чупа-чупс, который тоже был принят весьма благосклонно. Дядюшка зубами разорвал обертку и сунул леденец за щеку.