Однажды в Русальную неделю
Шрифт:
– Точно! – подхватили инерцию наблюдатели. – Ведьма она: на днях скотина у меня подохла.
– То-то мой муж меня ласкать перестал! Порчу девка наслала, и достоинство увяло!
– А у меня кожа у зада покраснела и чешется всё время!
– Водка… ик! Водки не стало… ик! Я-аа не пил её-о, а еее-ё не стало. Украла сучече-ечка для варева своего… ик… колдовского!
– Братья её, – снова заголосила Старуха, отлипнув от рясы
Элиза гнулась, как берёза, под многочисленными взглядами. Её шёпот становился всё тише и тише:
– Я не колдунья. Я никого не убивала…
– Испытание огнём! – чётко и медленно выговорила Злоба, ухмыляясь. – Раз молвит, что не ведьма, так проверим методом божьим: коли вытащит из горящего костра подкову, в руках подержит минуту и ожогов не возымеет, значит не чародейка, а коли...
– Нет! – выкрикнула девушка, словно очнувшись, взглянула на священнослужителя. – Нет! Только не это!
– Она не хочет, – кивнул Отец Ростислав. – Не будет огненной проверки… Пройдёт она испытание водой! Бросим её в озеро, привязанной к валуну. Гниль всегда всплывает. А если утонет, то нет в девушке магии отвратной. Не бойся. В том случае прочту я над тобой молитву, отпущу грехи, и место на небесах тебе будет обеспечено.
Небо качнулось, а лица размылись. Все голоса слились в гул, словно заложило уши. Элизу пробудили от забвения страх перед смертью, острая обида и ненависть.
Сон ли это?
Девушка обнаружила себя связанной на деревянном помосте, развалюхе, мило прозванном местными «верфью». От Озера утопленников тянуло смрадом тины и гнили, а от острого камня – могильным холодом, словно от надгробья. Ещё секунду руки, будто щупальца, бродили по её телу, как она почувствовала толчок. Всплеск, холод и тяга. Камень, её надгробие, тянуло на чёрное дно.
Люди лезли друг на друга, высматривали, как успокаивается водная гладь, грязная и непрозрачная. Пузырьки воздуха медленно всплывали в том месте, где ещё гуляла рябь.
Элиза пыталась кричать, выть, но тем самым лишь ускорила процесс. Рот, глотка, гортань, трахея – вода прошла весь длинный путь и оказалась в лёгких, наполнила их. Девушка беззвучно орала, корчилась, чувствуя разрывающий тело огонь. Камень, её надгробие, держало Элизу. Боль начала исчезать, глаза закрываться, а сознание уплывать, словно погружаясь в сон.
Они вспомнили о Русальной неделе, когда собрались уходить. Все наблюдали за священнослужителем. Отец Ростислав читал молитву, держа в вытянутой руке крест. Протянул вторую руку, вцепился в деревянный символ святости, расколовшийся пополам. Но люди не заметили, и священник решил не подавать виду.
Она умерла. И поняла это, когда исчезла боль. Открыла глаза, провела рукой по водорослям, зарылась ногами в глину. Услышала голоса,
– Сестра! Сестра!
Толпа людей ушла, а спокойная гладь разразилась частой рябью.
– Сестра!
***
Вторая проказа Элизы.***
На ночь гурт остановился у озера, рядом с лугом, там, где трава посочнее. Рогатые тени, коровы, мирно посапывали, накрытые одеялом темноты. Среди них выделялись единицы тех, кто спал стоя: после рождения телёнка разбухло вымя, налившись жирным молоком, теперь уже не полежишь. Пастух, немощный старик, не имеющий возможности работать на поле, сегодня был не один. Два мужика решили составить ему кампанию, полюбоваться ночными просторами, поболтать. Осушить бутылочки с чем-нибудь крепким и веселящим.
Да и как обойтись без страшилок?
– Баба-то дурой была, плюнула на хворь свою и ребёночка, пошла ночью к мельнику трахаться, – громила приблизил свою и до того страшную морду к костру так, что резвые тени убили последние черты привлекательности. – А когда вернулась курва, так поседела от ужаса. Ребёночек её на кроватке болтался и ножками колготил по полу. Не в себе, бледный, дрожащий! Мамка – шептал мелкий – тама чудище, под кроватью. Мамка-то уже давно узрела, как от чёрных глазок свет от каганца отражается… Чудище завыло, раскрыло пасть, и хрясь! Разом проглотило малыша в свою широкую шею! Буу-ааа!
Второй мужик, худощавый, как высохший скелет, фыркнул. Пастух продолжал улыбаться, тупыми глазами наблюдая за мотыльками, стремящимися сгореть в костре.
– Хрен старый! – громила махнул рукой перед лицом старика. – Ты опять рачительно не слухаешь, покамест я молвлю, жопа тупая?
– Ты что-то толковал? – равнодушно поинтересовался пастух.
– Тише ты! – буркнул тощий, глотнул сивухи, кашлянул. – На дурачков не злятся. На старости чокнулся, и всё тут. Однако же человек он хороший, его коровы любят, да и работу выполняет свою на удивление хорошо. Хоть и убогий он старикашка.
Громила терпеливо кивнул и «уважительно» заговорил:
– Про кадука толковал я, идиот ты седой, припоминается нежить тебе таковая?
– Припоминается, – глаза старика сверкнули осознанностью, либо же тень от костра удачно упала. – У нас в слободе, помнится, был такой случай. Старуха есть одна, у коей имени нет. Так её внучку кадук сожрал тоже.
– Говорю же: хрен он старый, пусть и убогий, – громила злобно потёр шею. – Бесит! Знаем мы эту шалаву престарелую, но токмо не внучка у неё погибла, а детки умерли да и своей смертью. Из-за хвори. Хотя и сама могла убить. Ведьма та ещё! Недавно по деревне в платье своём венчальном скакала, белом, пищала, визжала…